По мнению политолога, на седьмой созыв Жогорку Кенеша придется особый период сложностей в стране, и, соответственно, от будущих депутатов спрос будет выше.
Подпишитесь на наш канал в Telegram!
4 октября в Кыргызстане состоятся седьмые по счету выборы в законодательный орган – Жогорку Кенеш Кыргызской Республики.
В отличие от соседних стран Центральной Азии, в Кыргызстане парламент является настоящим политическим центром, где происходят споры, дискуссии, попытки найти консенсус по различным вопросам. Между этими процессами депутаты не забывают и об основных своих функциях – контроле за исполнительной ветвью власти, законотворчестве и озвучивании возмущений населения.
Все президенты независимого Кыргызстана пытались контролировать работу депутатов парламента; у некоторых это удачно получалось, но ненадолго. После свержения режима Бакиева в апреле 2010 года, пришедшее ему на смену Временное правительство вынесло на обсуждение новую редакцию конституции, и в июне 2010 года она была поддержана населением.
Согласно основному закону страны, с 2010 года Кыргызстан является парламентско-президентской республикой – формировать правительство, контролировать его работу и заниматься разработкой законов, вносить изменения может только парламент. У президента таких полномочий нет. В то же время президент имеет право назначать глав силовых органов и отправлять одобренные законопроекты на доработку.
Хотя, по сравнению с предыдущими периодами работы во времена Бакиева и Акаева, за эти 10 лет парламент обрел вес в политической жизни страны, тем не менее последующие президенты так же не оставляют попыток взять под контроль его работу.
Насколько будущий парламент будет податлив президенту и его окружению, что особенного в этой предвыборной гонке и какова будет роль молодежи по обе стороны политической жизни страны – эти и другие вопросы CABAR.asia задал преподавателю политологии в Американском университете Центральной Азии (АУЦА) Медету Тюлегенову.
CABAR.asia: Несмотря на коронавирус, другие сложности в стране, седьмой цикл парламентских выборов идет как положено, агитационный период на днях завершится. Из ваших наблюдений, чем отличается нынешний период парламентских выборов от предыдущего?
В плане прогноза – это одни из самых неопределенных парламентских выборов. Единственные сравнимые по неопределенности выборы были в 2010-ом году. Тогда тоже было непонятно, кто выиграет – «революционеры» или «реваншисты».
Еще это сопряжено с другой особенностью – отсутствием явной провластной партии, вокруг которой можно консолидироваться. Понятно, что есть как минимум две партии, которых относят к условной “властной” группе. Но раньше было более-менее четко: Бакиев выстраивал однопартийную доминантную систему (речь идет о партии «Ак-Жол». – Прим. ред.); у Атамбаева тоже были попытки выстроить некую пирамиду власти, которая цементируется ядром одной партии (СДПК. – Прим. ред.). Этого сейчас нет, это тоже особенность.
А каково влияние Covid-19?
Я не вижу большого влияния. Хотя предрекали, что в условиях эпидемии выборы должны были как-то по-особенному пройти. Ожидания общественности о том, что поведение чиновников и политиков за все эти годы скажется на их имидже во время агитации – этого тоже не видно; люди быстро забыли что и как было буквально месяца два назад. Понятно, что коронавирус присутствует как общий напряженный фон – эпидемия вроде есть где-то на задворках нашего ума, но какого-то прямого влияния она не оказывает.
Что можно сказать о самих избирателях. Какие наблюдаются изменения за эти 29 лет?
Каждый раз перед новыми выборами возникает вопрос: сейчас вот появится новый избиратель, на этот раз он по-новому посмотрит на все это и раз – всё изменит. Нет надежды на элиту, а есть надежды на людей снизу, которые скажут «нет» или «да» кому-то.
За 29 лет многое меняется: во-первых, демография поменялась – есть люди, которые прожили и сформировались осознанно, общественно и политически в разные периоды времени, и, исходя из этого, они могут смотреть по-разному на какие-то вещи, и, может быть, и определяют свой голос, решения по-разному. Это определенно есть.
С другой стороны, пока мне сложно сказать, как это повлияло на всю эту ситуацию, потому что изменения демографические были бы важны, если бы была важность существования всех этих предвыборных платформ и идей. Тогда можно было бы оценивать, что избиратель, который сформировался в советское время, в отличие от молодого избирателя, по-другому относится к каким-то важным программным идеям. Поскольку программные идеи не являются существенной частью выборного процесса, демография не играет какой-то серьезной роли.
Также избиратель сам по себе стал значим. Внедрили новые технологии, избирательный процесс стал более-менее нормальным, прозрачным. Раньше избиратель себя не чувствовал избирателем – люди ходили, голосовали, но как посчитают было непонятным.
На этот раз о молодежи, ее роли в политической жизни страны говорят по-особенному, отводят этому фактору важное место. Если говорить об избирателях, насколько молодые граждане будут активны на выборах?
Молодые избиратели во всем мире политически менее активны. Идет общий тренд с этим новым поколением, что молодые люди из этих традиционных политических ценностей как-то выпадают; участвовать в политике как наши родители не хотят, процент молодежи голосует гораздо меньше, чем люди более старшего возраста. Если даже посмотреть статистику по 2015 году, когда были предыдущие выборы, в целом участки, где было зарегистрировано больше людей старшего поколения, там явка была выше, чем где молодежь.
Молодежь может быть активна в плане выражения своих мыслей и протестов, но когда дело доходит до голосования их активность на этом заканчивается. Поэтому я бы не сказал, что молодежь играет какую-то важную роль. Во всем мире много думают о том, как повысить роль молодежи. Один известный европейский политолог делал отчет для Еврокомиссии по состоянию демократии, в том числе по поводу молодежи, и там был вопрос «Что делать, чтобы вовлечь молодежь в политику». Он сумасшедшие идеи предлагал: например, давать право голоса с 15 лет, но три года голос подростка будет осуществляться от имени их родителей, мол, это будет побуждать родителя обсуждать с их детьми как проголосовать. К чему я это говорю: это активно обсуждается везде, что выпадение молодежи из выборных процессов – это общая проблема.
С другой стороны, в этом выборном цикле в Кыргызстане молодежь более активна. Во-первых, в составах партий произошел демографический перелом; опытные политики в таком возрасте, что уже почувствовали: надо уходить; а может, есть и другие причины. Также из акций протеста, из того, что в регионах молодежь участвует в каких-то гражданских политических акциях и по другим проектам видно, что молодежь как-то вовлекается, интерес возрастает.
Тему молодежи мы еще затронем в нашей беседе. А теперь про извечную проблему наших выборов – подкуп голосов. На этот раз избиратели стали меньше продавать свои голоса или коммерческий подход к выборам в целом сохраняется?
Мне кажется, это превалирует еще – ожидание каких-то «ништяков», которые выпадут из этого процесса. Может быть, из безвыходности, потому что другой альтернативы не имеется, или из-за ощущения, что какое-то благо, о котором обещают кандидаты на уровне страны, мало осязаемо. Они могут думать: какой мне смысл задумываться о моем выборе как о каком-то эффекте для страны, лучше я буду думать в категории мелких конкретных вещей для себя, соседей, для сообщества – детская площадка, мост, еще что-нибудь; мол, пускай что-нибудь конкретное сделают – на прошлых выборах одна партия свет провела, другая еще что-то подобное сделала.
Призывы «Да забудьте вы про эту партийную систему, давайте вернемся к мажоритарной системе» – тоже ложится в эту канву, когда было понятно: есть конкретный кандидат, его конкретный округ и он делает что-то конкретное. Люди, мне кажется, хотят вот такой непосредственной связи. Может быть, это естественно и понятно, почему это происходит. Это болезнь демократизации. Люди чувствуют, что они должны быть связаны с государством, они пытаются выстраивать эту связь. Это порочная, но какая-то связь. К сожалению, это принимает такие гипертрофированные нормы, что формально мы выстраиваем вот эту партийную систему, но она не создает того, что мы должны делать на данный момент. Получается, люди все время скатываются в систему преференций индивидуальной связи и конкретных благ за мой голос или за наш голос. И это еще продвигается за счет таких местных «мобилизаторов голосов». Потому что от партии мобилизаторы приходят, но они находят брокеров на местах – домкомов, старейшины села, ключевое лицо в трудовом коллективе. Когда они пытаются мобилизовать, они тоже должны к чему-то апеллировать. Они же не могут апеллировать всякими национальными программами: а давайте инвестиции страну и тому подобное. Им проще апеллировать к каким-то конкретным благам на местах. Получается, это такая система, которая продвигает такие взаимоотношения между кандидатом и избирателем.
А как насчет летних возмущений в соцсетях на фоне борьбы с коронавирусом: мол, тажадым (устал) от положения дел в стране, давайте всё кардинально менять, реформировать, от всех нечистоплотных избавляться и тому подобное. Или несмотря на эффектность в соцсетях, это была лишь небольшая часть людей, и эти возмущения не говорят о том, что всё общество требует подобных изменений?
Она существенная, не сказал бы, что маргинальная, просто недостаточная сама по себе, потому что усталость сама по себе не означает готовность к чему-то новому. Усталость – это условие для появления чего-то нового, но это новое кто-то должен предложить. Здесь получается, что вроде бы избиратель устал, вроде бы какая-то политически активная часть элиты тоже устала или новые лица пришли и сказали «мы будем частью политической элиты, мы устали». Но вот пока толком никто еще не решился, чтобы сказать: «мы устали вот от этого, мы должны быть готовы к чему-то», или же «мы устали от этого, мы должны идти к этому-то, но какой-то ценой», надо предлагать какую-то стратегию видения. К сожалению, у нас таких сил нет, но есть всякие новые партии, которые вроде что-то интересное обещают, но, к сожалению, они сформировались так быстро и еще не оформились в какие-то нормальные силы, которые, во-первых, приобрели известность, сформировали какую-то четкую, ясную программу с видением, которая бы разделяла все больше и больше людей.
Получается, 4 октября люди придут на выборы с тем, что неясно: какое видение, какая перспектива лежит за выбором, за ту или иную партию.
Кыргызстан уже 10 лет живет по новой конституции. Она дала существенные полномочия парламенту, и, соответственно, тем партиям, которые проходят в парламент. Что за это время изменилось в процессе партстроительства?
Как таковой этот период на процесс партстроительства, наверное, не повлиял. Символическая значимость партий, конечно, усилилась. В какой-то момент — это, конечно, и Бакиев заложил, понятно, что он это для своих целей все это делал, но все это началось еще все с 2007 года. Те же самые СДПК и Ата-Мекен, когда формально партийная система в парламенте развернулась (речь идет о четвертом созыве Жогорку Кенеша, работавший в 2007-2010 годах. – Прим. ред.), одна попала, другая не попала, но обе в принципе выиграли от того, что они шли как партии. До этого они были известны как какие-то оппозиционные группы, а не как партии.
С 2010 года, с момента принятия новой конституции, уже третий выборный цикл наступает. Для партий по-серьезному пока ничего не изменилось. Если судить о партиях как об организациях, то как организации они не существовали. Фактически – это машины по сбору голосов, которые реанимируются на момент выборов, но между выборов они просто в кладовке лежат. Фракции не связаны с партией, это какая-то тень от партии, которая в парламенте что-то делает, но это уже другая организация, другая структура. Получается, что партии не сыграли какую-то серьезную роль в парламенте. Именно как организации.
Как этот процесс партстроительства дальше будет развиваться?
На сегодня в Кыргызстане партия выполняет одну минимальную, но важную функцию. В любом случае политика – это групповой процесс. В плане выборов и в плане необходимости быть избранным. Когда парламент был мажоритарным, депутатам тоже нужно было «кучковаться». В начале 2000-х годов их было около 70, и ты не можешь ходить по одиночке, нужно группироваться. Группирование – это естественный процесс что для криминального мира, что для политического мира. Формально партии предоставляют такую возможность. Понятно, что это временная крыша: это зависит от лидера, кто с кем хочет прийти, от конкретных нюансов, контекста. Получается, партии эту минимальную функцию выполняют. И хотя бы для этого они и нужны, потому что даже призывы перехода на мажоритарный мне не совсем понятны, потому что депутаты по-любому будут группироваться как-то.
Насчет дальнейшего сложно сказать – сколько потребуется выборных циклов, чтобы партии что-то стали делать и какие условия необходимы для этого. Кто-то говорит о необходимости государственного финансирования и тогда партии станут более серьезными, кто-то говорит о каких-то других изменениях – чтобы они стали подотчетными, внутрипартийная демократия появилась, прозрачность перед обществом и так далее. Может быть, потребуется некоторое время, чтобы избиратель дозрел, политически активное общество дозрело, чтобы сформировать какой-то запрос. Для этого должны сложиться какие-то группы электората, которые будут иметь какие-то смычки с какими-то партиями, как в Великобритании – лейбористы и профсоюзы, еще кто-то, и тогда партии будут иметь бóльшую значимость, потому что будут иметь свой электорат. Но это тоже зависит от граждан – как структура, которая формирует спрос – что там будет происходить. Это требует времени. В ближайшие один-два цикла выборов, может быть, что-то сильное не будет меняться, но потом начнутся изменения. Хотя с другой стороны во всем мире идёт процесс персонализации политики, наблюдается «перебегание» между партиями. И в этом отношении сейчас нам задавать вопросы, которые та же самая Европа задавала себе 40 лет назад, наверное, уже нет смысла. Может быть, не надо слишком много ожидать от партий.
На этих выборах часто говорят о молодой, свежей крови в парламенте; на агитматериалах многих партий они везде в первых рядах. Если какая-то часть этих кандидатов придет в парламент, что изменится в его работе?
Предыдущий опыт показал, что не сильно меняет. Если вспомнить что происходило предыдущие пять лет в парламенте, то можно сделать вывод, что молодость не была таким фактором, который позволяет выделять какие-то группы депутатов, которые как-то по-новому что-то делают. Были единичные случаи, отдельные депутаты что-то пытались делать, но в целом молодость как фактор серьезно не играла. С другой стороны, были молодые депутаты, которые вели себя гораздо хуже. Поэтому молодость еще не показатель.
Есть, конечно, какой-то задел, надежда, что у них нет прошлого багажа, они с базовой позиции формируют свой имидж и у них есть множество перспектив, куда они могут двигаться и тогда они будут формировать что-то из себя. Но это зависит от конкретных устремлений, от конкретных личностей. Таких депутатов мало, потому что многие приходят из бизнеса, других сфер, и некоторые из них, как и другая часть депутатов старшего возраста, остаются планктонами, и сложно понять зачем они вообще пришли в парламент.
То есть надежда на молодых кандидатов на этих выборах преувеличена?
Сверхнадежды, наверное, преувеличены.
Исходя из кандидатов, какие можно делать прогнозы: будущий созыв будет лучше уходящего?
У этого созыва был свой контекст, в котором он развивался, и люди, которые там оказались, способствовали тому, чтобы шестой созыв был послушным.
Работа седьмого созыва зависит от итога выборов: кто пройдет, сколько мест получат, какие будут выстроены композиции. Этот созыв тоже будет на аналогичном распутье, как и предыдущий: в середине срока будут следующие президентские выборы. Это волнообразное перекрестное совпадение тоже будет влиять на работу парламента.
С другой стороны, нынешний президент, в отличие от предыдущих, не имеет внятной стратегии по работе парламента. Понятно, что есть какие-то группы, есть какой-то процесс, попытки, но это несколько другое, это что-то такое вялотекущее и невнятное, и это как раз создает благоприятные возможности для парламента. Это не 2015-й год, когда под жестким контролем Атамбаева парламент должен был начинать что-то. Сейчас, возможно, можно начать работу по-другому, и неважно, что придут «матраимовские» и условно провластные партии. Это по-любому будет другой контекст.
У будущего созыва будет более сложная ситуация: всякие кризисы и эпидемия, постэпидемия, проблемы в здравоохранении, экономики. Также ближайшие пять лет – это самый прогнозируемый пик по выплате долгов. С парламента будет больший спрос. Парламент изберётся, и он первым делом будет рассматривать бюджет на следующий год, а там встанет вопрос – четверть всех этих денег уходит на выплату, обслуживания долга и так далее. Поэтому кандидаты сейчас не совсем тихие и благостные места пытаются себе выбрать. У них это будет такая тяжкая среда. Но это, может быть, и хорошо, тогда это для седьмого созыва шанс быть лучше, чем шестой, потому что с них будет спрос больше.
Какова будет роль парламента в этих реформах? Или от президента будет зависеть?
Парламент – это репрезентативный орган, с этой точки зрения он выполняет важную функцию в государстве, но в тоже время состав всегда из себя представляет некую солянку. В этих условиях всегда сложно всех собрать и принимать какую-то стратегию. И задним числом понимаешь, почему Атамбаев пытался неформально скоординировать работу парламента. Где-то это были его собственные амбиции, а где-то – может быть, и вынужденно было, потому что парламент не мог выполнять эту функцию. Если бы была какая-то конкретная партия, которая пришла, забрала 60 мест, сформировала коалицию, выбрала премьера точно на несколько лет с каким-нибудь составом министров, тогда другой вопрос. Но этих 60 мест не будет, и получается у парламента единственная роль быть не стратегическим местом, а инквизиторским местом. Пускай, ладно президентом что-то задумывается, аппарат президента и премьер пытаются что-то там нарабатывать, но парламент должен какую-то контролирующую функцию выполнять. Стратегию они сами не напишут и не будут продвигать, но во всяком случае они могут по каким-то параметрам, по исполнению законов, по выполнению – что там правительство обещает, в этом направлении двигаться. Вот там есть определенный задел, что-то для деятельности парламента. Парламенты во всем мире не являются стратегическим местом, они бывают местом, где могут породить правительство, которое что-то должно эти стратегические вещи придумывать. Но у нас скорее всего этого тоже не будет, потому что выбор правительства — это тоже один из первых и важных шагов нового созыва. И с этой точки зрения вряд ли парламент будет идеальным.
То есть в нашей ситуации президент продолжит оставаться неким неформальным координатором работы парламента?
Мне кажется, что да. То, что нынешний президент такой, становится в том числе и минусом. С одной стороны, хорошо иметь слабого президента. Но когда в стране слабый президент и слабый парламент – это не хорошо. Конечно, в аппарате президента будут продолжаться составление программ, концепций и так далее, и потом это будет координироваться с правительством, потому что какие-то стратегии по функционалу принимает правительство. Но в любом случае, это будет такой скоординированный процесс. И опять-таки будет зависеть от того, кто победит и каков будет состав коалиции после 4 октября.
Когда избиратели станут более требовальны к своим депутатам, к работе парламента?
Должен произойти очень большой, серьезный кризис, который ударит по всем. Как и в жизни: пока кризис не наступает, не происходит пересмотр каких-то привычек. Когда в 2008-м году Национальный банк Исландии рухнул, граждане сказали: «Все, мы не доверяем этим политикам». Граждане методом краундфандинга фактически создали новую конституцию, организовали референдум и практически попытались перестроить свою политическую систему. А у нас пока сложно судить, какой кризис должен произойти. Вроде многие думали, что эта эпидемия и есть тот самый кризис, и вроде у каждого есть родственники, знакомые, которые переболели и умерли. Но по всей видимости, это еще не тот кризис. Пока кризис не наступит, обычно люди не выходят из зоны комфорта.
Спасибо за беседу.
Данный материал подготовлен в рамках проекта «Giving Voice, Driving Change — from the Borderland to the Steppes Project»