Как война в Украине изменила ландшафт безопасности на постсоветском пространстве, особенно в Центральной Азии? Какие новые тенденции мы наблюдаем в сфере энергетической безопасности и как они меняют регион? Эти и многие другие вопросы были обсуждены с послом, доктором философии Томасом Гремингером, являющимся директором Женевского центра политики безопасности (GCSP) в эксклюзивном интервью для CABAR.asia.
Томас Гремингер — швейцарский дипломат, доктор философии по истории. Он является автором ряда публикаций по военной истории, управлению конфликтами, поддержанию мира, международному развитию и правам человека. Гремингер занимал пост Генерального секретаря Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе с июля 2017 года по июль 2020 года. С мая 2021 года он является директором Женевского центра политики безопасности.
Центральная Азия традиционно не была в центре внимания великих и развивающихся держав. Вместо этого регион рассматривался преимущественно через призму афганской проблемы или любого другого вызова, а не как самостоятельное и самодостаточное образование. Меняется ли отношение к региону в 2023 году в свете все более растущего интереса со стороны Китая, России, ЕС, Турции и даже Индии, которые пересматривают свои подходы?
Если бы вы посмотрели на мир через призму работы Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), вы бы увидели Центральную Азию не только лишь через афганский вопрос. Я воспринимаю Центральную Азию как регион, который становится все более актуальным и динамичным и все более заинтересованным в региональном сотрудничестве. Например, в своей предыдущей должности главы ОБСЕ я побывал во всех пяти странах региона. И в представлении основных акторов роль ЦА становится более важной – это наблюдаемая тенденция в течение последнего десятилетия. В этом смысле продолжающаяся война в Украине только усилила этот тренд. Интерес американской администрации, ЕС, особенно спецпредставителя ЕС по Центральной Азии, который выделяет все больше и больше ресурсов, обращает политическое внимание, и проявляет интерес к формату «С5+1» как со стороны американцев, так и со стороны Брюсселя в последнее время – это те тенденции, которые мы наблюдали еще до войны.
Война явно усилила политическую конкуренцию, и сейчас создается впечатление, что Россия отвлечена и ослаблена войной. В то же время я вижу противоречивые тенденции: с одной стороны, я вижу желание России удержать Центральную Азию в своей политической орбите. Ярким свидетельством этого является беспрецедентное количество визитов высокопоставленных российских чиновников в течение года в регион. Товарооборот растет, как и объем денежных переводов из России. Так что в некотором смысле санкции повлияли на интенсификацию экономических отношений между регионом и Россией. Но при этом ясно, что центральноазиатские государства дистанцировались от России, от войны против Украины, и ни одна страна из центральноазиатской пятерки войну не поддержала.
Государства Центральной Азии более или менее следуют санкциям Запада. Лидеры ЦА, хоть и неявно, но критиковали войну. Они санкционировали демонстрации в своих странах. В меньшей степени отчуждение наблюдается в Туркменистане и Кыргызстане, но очевидно, что Узбекистан и Казахстан, два основных государства региона, дистанцировались.
Стоит также отметить, что основные интеграционные проекты России потерпели серьезные неудачи – и ОДКБ, и ЕАЭС. После относительно удачной январской интервенции сил ОДКБ в Казахстане, которая была для ОДКБ сценарием мечты, наступил спад — октябрьские учения в Кыргызстане были отменены. Сейчас наблюдается явное дистанцирование от ОДКБ ее центральноазиатских членов. Что касается Евразийского экономического союза, то у Узбекистана были хорошие шансы присоединиться, что сейчас категорически исключено из повестки. Таким образом, в политическом плане Россия явно теряет контроль над регионом. Ее мягкая сила уменьшается. Так что, повторюсь, с одной стороны, по крайней мере на данный момент, между Москвой и центральноазиатскими столицами происходит активизация экономических отношений. Но главный вопрос состоит в том, какой будет среднесрочная перспектива? Например, Всемирный банк прогнозирует снижение денежных переводов из России. Но в то же время мы увидели за период начала войны мы значительный рост, так что тут не все однозначно. Кроме того, международные финансовые институты относительно скептически относятся к непредсказуемости, которую война привносит в международные экономические отношения и зарубежные капиталовложения. Нам также необходимо учитывать долгосрочные экономические последствия санкций для российской экономики, которые скажутся на Центральной Азии.
Как вы видите влияние войны на инфраструктуру безопасности Центрально-Азиатского региона, учитывая недавние новости о принятии новой военной доктрины Таджикистана и пересмотре концепции национальной безопасности Казахстана? Какие уроки из украинских событий извлекли правящие режимы, которые существенно изменили свои основополагающие документы в сфере безопасности? Чем, на Ваш взгляд, вызвано сближение Узбекистана и Казахстана, недавно объявивших об установлении «союзнических отношений»?
Тенденция здесь относительно ясна.
Я думаю, что государства ЦА пришли к выводу, что им нужно быть более самостоятельными. И мы также не должны игнорировать все более решительную позицию Китая в отношении региона. Каких-то десять лет назад тема Китая не обсуждалась настолько широко по сравнению с тем, что мы наблюдаем сейчас.
Однако наблюдается и повышенный интерес к региональному экономическому и даже военному сотрудничеству, исходящий изнутри региона. И давайте смотреть правде в глаза – у регионального сотрудничества есть огромный потенциал. Конечно, за последние годы было несколько попыток наладить взаимодействие, но самый большой импульс к региональному сотрудничеству вызван политическим транзитом в Узбекистане. Два соперника в регионе – Казахстан и Узбекистан похоже, сотрудничают гораздо более тесно, что явно отражает их одинаковое восприятие угроз. В ходе недавней беседы казахстанские эксперты в сфере безопасности поделились, что в контексте российского вторжения в Украину невольно возникает вопрос: «Будем ли мы следующими?» Этот вопрос был немыслим еще два года назад. Как резко все изменилось. Опять же, как я уже говорил, перечисленные тенденции сотрудничества были в какой-то мере наблюдались и раньше, но война их усилила. В частности, к контексте политики безопасности государств ЦА, восприятие угроз государствами региона изменилось довольно радикально.
Поделитесь, пожалуйста, своим видением роли Китая в региональной безопасности стран Центральной Азии с учетом военной базы в Таджикистане, поставок вооружений в рамках оказываемой помощи и основания четырехстороннего формата “Китай – Таджикистан – Пакистан – Афганистан”. Китай активно создает институциональные структуры для поддержки региональной безопасности ЦА. Усилится ли эта тенденция на фоне войны в Украине и будут ли страны региона заинтересованы в таком сотрудничестве?
Я не вижу Китай в качестве главного гаранта безопасности центральноазиатского региона. Основной движущей силой китайской внешней политики в отношении региона является экономическая составляющая. А все остальное уже потом. Однако Китай все больше интересуется другими сферами региона, и упомянутая вами военная база является одним из признаков такого интереса. Я думаю, что государства ЦА относительно осторожны, с одной стороны, они видят в Китае потенциального гаранта безопасности в логике многовекторной внешней политики, где можно было бы избежать зависимости от одной державы. И готовность Китая заниматься вопросами безопасности региона может оказаться очень кстати. Но в то же время между Россией и Китаем есть взаимопонимание. Для меня более важный вопрос заключается в том, побуждает ли присутствие России и ее способность проецировать военную мощь в регионе присутствие Китая в ЦА? В рамках стратегического партнерства между этими державами, насколько актуален синергетический подход? Я склонен полагать, что Китай потенциально очень заинтересован в том, чтобы оказывать большее влияние на политику безопасности в регионе, но их основной движущей силой по-прежнему является экономика. А у Китая сейчас много забот, поэтому он не может просто перенаправить большие ресурсы в Центральную Азию.
И одно замечание по поводу Шанхайской организации сотрудничества (ШОС). Я довольно внимательно наблюдал за работой ШОС, поскольку работал Генеральным секретарем ОБСЕ. Одной из задач было активизировать диалог и сотрудничество ОБСЕ с ШОС. И я думаю, что хотя организация и является политически очень заметным региональным игроком, она практически отсутствует, когда речь идет о конкретном воздействии на местах. В Ташкенте есть Управление по борьбе с терроризмом (Исполнительный комитет Региональной антитеррористической структуры (РАТС)), которое проводит ценную и серьезную работу. Но есть и расхождение между встречами на высшем уровне и саммитами на разных уровнях, и тем, что на самом деле происходит на местах. Посмотрите на структуру Секретариата и его возможности – они очень ограничены. Я пытался регулярно сотрудничать с ШОС, но это была очень сложная работа, потому что процедуры принятия решений сложны, и ресурсов в Секретариате мало. Таким образом, в конце концов, кроме нескольких рабочих совещаний и семинаров и некоторого совместного наращивания потенциала в борьбе с терроризмом и насильственным экстремизмом, не было ничего существенного.
Давайте обсудим энергетическую безопасность, чтобы немного отойти от традиционных вопросов безопасности. Центральная Азия богата энергетическими ресурсами – полезными ископаемыми, ядерными и возобновляемыми источниками энергии. Тем не менее, этой зимой мы стали свидетелями серьезного энергетического кризиса в Казахстане, Узбекистане и Туркменистане. Эксперты говорят, что этот кризис серьезно повлияет на правящие режимы в среднесрочной перспективе. В то же время Европа очень заинтересована в энергетическом потенциале Центральной Азии, будучи стабильным инвестором в энергетический сектор стран региона. Как вы видите это несоответствие, когда, с одной стороны, режимы плохо справляются с обеспечением своего населения стабильной энергией в критическое зимнее время, а с другой — лезут из кожи вон, чтобы удовлетворить растущие потребности ЕС в энергии?
Разграничим в этом вопросе две вещи – энергетическую безопасность в мире и энергетическую безопасность внутри страны. Энергетическая нестабильность в мире вызванная войной в Украине, влияет и на Центральную Азию. В условиях высоких цен на энергоносители, отдельные государства региона пользуются этим обстоятельством. Говоря экономическим языком, всегда будут победители и проигравшие. Экономика Центральной Азии, экспортирующая природные ресурсы, является победителем в том смысле, что Европе нужны альтернативные источники энергии и она хочет отказаться от российского газа. Конечно, доставка значительного количества энергии из ЦА в ЕС требует огромных инвестиций в инфраструктуру и много времени.
Другой вопрос – предоставление общественных благ для народа. Очевидным ответом на эту часть вопроса является то, что в регионе отсутствует достаточная подотчетность со стороны власть предержащих. В демократических системах, если вы хотите быть переизбранным, вы предоставляете требуемые услуги и блага своему населению. В авторитарной же системе давление меньше. Мы знаем, что с точки зрения демократического развития Центральная Азия — несколько сложный регион. Однако, долгосрочная тенденция в Казахстане и Узбекистане в этом отношении положительная. Туркменистан по-прежнему остается закрытой авторитарной системой. В Кыргызстане существует активное гражданское общество, но нестабильное. Раньше страна была самой демократически развитой в регионе. Однако, как мы могли наблюдать, систему относительно легко изменить, так что нам еще предстоит увидеть, как будет развиваться кыргызская демократия. Таджикистан находится где-то посередине, являясь все еще относительно авторитарным режимом. Так что у каждой из стран очень разные траектории. И уровни подотчетности правительств центральноазиатских стран перед своим народом различаются. Это мое объяснение данного феномена.
Регион известен тем, что каждый год оказывается на дне рейтингов прав и свобод. Даже Кыргызстан сейчас переживает серьезный откат от демократии, где действующий режим преследует активистов, сажает в тюрьму журналистов и даже лишает некоторых из них гражданства. Другие центральноазиатские режимы представляют собой консолидированные автократии, регулярно нарушающие права человека. Каковы перспективы демократического роста в Центральной Азии? Достаточно ли для него потенциала в гражданском обществе стран Центральной Азии? Почему, несмотря на 30-летнюю поддержку построения демократических реформ в ЦА, они качественно не приживаются?
Это может звучать несколько упрощенно, но во всех странах региона правящие элиты были сформированы советской системой. Сейчас постепенно к власти приходят новые поколения, и наблюдается определенный уровень эмансипации. Переход власти от Назарбаева к Токаеву – одна из иллюстраций этого процесса. Но он идет очень медленно и постепенно.
Я настроен относительно оптимистично в отношении Казахстана и Узбекистана. Я был свидетелем политического транзита в Узбекистане, который, конечно, все еще далек от полной демократии. Но, по сравнению с режимом Каримова, произошло значительное открытие страны. Президент Мирзиёев и его команда пришли к пониманию того, что для того, чтобы их страна имела значительный экономический рост, необходимо верховенство закона. Если есть верховенство закона, следовательно необходимо в определенной степени уважать права человека. Оба компонента неразрывно связаны с демократическими институтам и подотчетностью и друг с другом. Президента Мирзиёева не вдохновляет китайская модель. Он пытается представить «узбекскую модель», нечто среднее. Пока тенденция не совсем положительная, но если сравнивать положение дел до и после, то я настроен относительно оптимистично.
Что касается Кыргызстана, то действительно, в стране существует активное гражданское общество, но в целом система не отличается особой стабильностью. Нестабильность в свою очередь является фактором риска для демократических институтов. Она также делает их особенно уязвимыми перед лицом популизма.
Ранее мы уже затронули Туркменистан. В беседах с бывшим туркменским президентом я пытался представить ему узбекский пример «контролируемого открытия» страны. У меня сложилось впечатление, что он заинтересовался, но никаких подвижек в этом направлении мы не увидели. Будем наблюдать, осмелится ли нынешний президент, которого я знал в то время вице-министром иностранных дел, на подобный шаг и будет ли у него пространство для маневра, чтобы сделать какие-то первые шаги или нет.
А в Таджикистане нам предстоит увидеть, что принесет транзит в пострахмоновский мир. Принесет ли он положительные изменения? Этот вопрос остается в воздухе.
Еще одной проблемной областью вопросов безопасности в Центральной Азии является безопасность человека – всеобъемлющее понятие, включающее множество аспектов, таких как экономическая, экологическая, личная, продовольственная и другие виды безопасности. Регион сильно пострадал от пандемии COVID-19 и других угроз. Какой вы видите роль мультилатерализма – международных институтов и агентств развития в смягчении сложных вызовов для граждан Центральной Азии и поддержке безопасности человека в регионе в целом?
Вы правы, указывая на влияние пандемии COVID-19, которая имела огромные негативные последствия для жителей Центральной Азии. Есть заинтересованность со стороны крупных международных институтов в активизации сотрудничества с Центральной Азией. Однако трудно оценить его будущее на фоне войны в Украине и ее так называемого «вытесняющего» эффекта. Украина, безусловно, вытесняет много ресурсов, в первую очередь для смягчения экономических последствий войны, но также и для военной поддержки, потому что деньги должны поступать откуда-то и для нужд государственного бюджета. Но когда начнется восстановление Украины, увидим ли мы еще более масштабный эффект «вытеснения»? Как это повлияет на Центральную Азию? Я затрудняюсь ответить.
В то же время, при более тщательном расмотрении тенденций последнего десятилетия становится очевидным, что такие организации, как Европейский Союз, проявляют все более явный интерес к крупным инвестициям в Центральную Азию. ОБСЕ – гораздо меньший игрок, но все же также заинтересована в расширении сотрудничества. Однако в деле ОБСЕ, одним из ключевых препятствий к сотрудничеству была неспособность государств-участников ОБСЕ согласовать бюджет. Транзит в отдельных государствах Центральной Азии не был воспринят как возможность к позитивному действию частью стран-членов ОБСЕ на Западе. В тот период у меня были огромные проблемы с мобилизацией дополнительных средств в бюджет.
В то же время, если вы посмотрите на распределение ресурсов США, в Узбекистане они резко пошли вверх. Есть также финансовые средства от отдельных государств-доноров, которые доступны для целей развития безопасности человека. Подытоживая, в целом я наблюдаю интерес со стороны крупных международных институтов и структур, инвестирующих в Центральную Азию. И эта тенденция развивается параллельно готовности государств Центральной Азии и их открытости для сотрудничества.