В Центральной Азии наблюдается резкий рост цифрового авторитаризма. В интервью рассматривается взаимодействие между государством и гражданами в рамках явления, обсуждается роль международных акторов и экономические последствия феномена. Вместе с экспертом мы пытаемся понять комплекс проблем вокруг темы построения цифровых диктатур в регионе и даем рекомендации гражданскому сектору и медиа. Какова роль Meta и Google в защите цифровых прав и свобод граждан? Как защитить и себя в условиях растущего онлайн авторитаризма? Разбираемся вместе с экспертом Центрально-Европейского университета Ильдаром Даминовым, эксклюзивно для CABAR.asia.
Ильдар Даминов – докторант Центрально-Европейского университета в Вене, магистр Венской дипломатической академии и Центрально-Европейского университета. Он специализируется на сравнительной международной политической экономии и методологии социальных наук. Г-н Даминов занимается исследованием авторитарных режимов, проблем цифровизации, занимается вопросами управления и предотвращения конфликтов. Его исследования охватывают Центральную и Восточную Европу, Центральную Азию и Восточную Азию, в особенности Южную Корею. Г-н Даминов проводил исследования для таких международных организаций, как Европейская комиссия, Европейский парламент и Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ).
CABAR.asia: В последние годы в Центральной Азии (ЦА) наблюдается заметный рост цифрового авторитаризма. Какие социальные, политические и технологические факторы способствовали этой тенденции и чем эти факторы могут отличаться от общемировых факторов, влияющих на рост цифрового авторитаризма?
Из своей исследовательской деятельности я вижу в основном 3 главных паттерна, которые определяют развитие цифрового авторитаризма в регионе:
- Традиция политического подавления. В ЦА существует давно установившаяся традиция политических репрессий, которая глубоко корнями уходит в советский период. Наличие традиционных органов карательной системы – комитетов национальной безопасности (в прошлом комитет государственной безопасности – КГБ), агентств внутренней разведки, которые в некоторых странах интегрированы в КГБ-подобные структуры, – является важным звеном этой цепи. Почему это важно? В политологии существует теория “path depedence”, которая хорошо объясняет поведение политических систем региона. Условно говоря: чем больше ты проводишь репрессий и чем сильнее у тебя в стране установлена традиция слежки, цензуры и распространения дезинформации, тем легче тебе продолжать этим заниматься. И цифровизация в данном случае становится лишь критическим фактором, увеличивая масштаб репрессивного поведения, но с качественной точки зрения он значительно ничего не меняет.
- Автократическая региональная интеграция или автократические связи между режимами. Разумеется, правящие режимы поддерживают торговые и внешнеполитические отношения друг с другом в регионе, но что более важно, с Китаем и Россией, и при этом активно заимствуют друг у друга различные практики, например в области законодательства. ЦА окружена бастионом автократий, в отличие от гибридных режимов, таких как Молдова или Украина до 2020 года, которые граничат и с демократиями тоже. Это важный фактор для экспорта технологий и перенимания репрессивных законодательных практик.
- Подавленная бизнес-среда. С одной стороны, в регионе доминируют международные технологические корпорации в смысле предоставления программного обеспечения (ПО) и цифровых услуг, те же Meta (в прошлом Facebook) и Google тому пример. С другой стороны, все интернет-провайдеры, средства технического обеспечения и инфраструктура могут быть либо кооптированы (кооптирование – взаимовыгодные условия между государством и бизнесом, когда бизнес получается доступ к каким-то привлекательным государственным контрактам и условиям регулирования, оказывая государству политически мотивированные услуги. Например, привилегированный доступ компаниям, проводящим аналитику, к контрактам по государственным закупкам, при этом предоставляя аналитику по протестным настроениям в социальных сетях) властью в режимах “помягче”, как, например, в Кыргызстане или Казахстане, либо полностью подчинены, как в Туркменистане или Таджикистане, и до недавнего времени в Узбекистане, где режимы более консолидированы.
Если посмотреть на глобальные модели цифрового авторитаризма, такие как Россия и Китай, в большинстве стран ЦА цифровые репрессии не столь распространены и крайне ограничены. Например, локальное отключение интернета или базовые методы распространения дезинформации проявили себя в Кыргызстане. Расследование “Фактчека Кыргызстан” показало как местные политические партии во время выборов 2020 года использовали ботофермы для распространения политической дезинформации.
CABAR.asia: Как изменилось цифровое пространство для граждан в странах Центральной Азии с усилением государственного надзора и цензуры? Можете ли вы поделиться конкретными примерами, когда цифровой авторитаризм повлиял на повседневную жизнь обычных граждан, и как люди адаптировались к этим изменениям или сопротивлялись им?
Здесь важно дифференцировать между разными государствами ЦА. Цифровое пространство в странах региона значительно изменилось с начала 2000-х годов, когда государство не совсем понимало, как реагировать на всплеск онлайн свобод, и мы видим, что уже тогда началось поголовное отключение интернета или ограничение доступа в Таджикистане и Туркменистане. В последнем до 2007 года доступ в интернет вообще был привилегией. Авторитарные системы в Казахстане и Кыргызстане, и частично в Узбекистане более “либерально” подошли к вопросу регулирования цифрового пространства. Они смешивают стратегии слежки, частичной цензуры, и дезинформации.
Однако в последнее время технологии наблюдения значительно эволюционировали за счет прогресса в области анализа больших данных. Сейчас у государств ЦА есть возможность замерять настроения граждан по социальным сетям. Мы отчетливо это видим по поведению режима Токаева в Казахстане после 2022 года. Если обратить внимание на вспышки в социальных сетях, как например, на аварию в Экибастузе в этом году, правительство Казахстана оперативно бросилось тушить пожар социального недовольства.
В это время технологии слежки активно прогрессировала и на глобальном рынке. Вспомните скандал с использованием программы слежки Pegasus. Это новый этап слежки в отличие от тех же систем СОРМ, ранее использовавшихся для тех же целей. Сейчас стало гораздо легче отслеживать телефоны. Сюда же добавим технологии с применением искусственного интеллекта (ИИ), которые изменили не только цифровое пространство, но и нашу оффлайн жизнь. Например, камеры наблюдения “Сергек”, которые в Казахстане устанавливают повсеместно и их число достигло 13 тысяч по стране. Эти камеры могут распознавать лица. Технология была импортирована из Китая. По ЦА она не настолько широко распространилась, в Туркменистане и Таджикистане пока ее нет, в Кыргызстане в 2022 году было установлено порядка 500 камер по стране. Это не так много, но тренд очевиден.
В целом, режимы все еще обращаются к рудиментарным типам репрессий. Тот же Казахстан, экономический наиболее развитый в регионе, активно прибегает к полным интернет шатдаунам (отключение интернета), что наблюдалось в период январских событий 2022. Подобные инициативы наносят огромный экономический ущерб гражданам. Так, по оценкам Eurasianet, последнее отключение интернета на пару дней обошлось стране в 410 миллионов долларов США. Разумеется, такое отключение парализует не только коммуникации, но и останавливает торговлю, онлайн-банкинг, все это приносит огромные потери экономике.
CABAR.asia: Как практики цифрового авторитаризма повлияют на рост цифровой экономики в Центральной Азии и каковы могут быть долгосрочные последствия для региональной и глобальной экономической интеграции региона?
Я бы начал с того, что процессы “цифровых репрессий” не остаются без внимания со стороны гражданского общества. Кыргызстанское гражданского общество, несмотря на последние изменения политической системы, продолжает заниматься расследованиями. С конца 2010-х, кампании распространения дезинформации начали автоматизироваться, особенно с момента прихода к власти Жапарова. Как я уже упоминал, “Фактчек Кыргызстан” провели очень интересное расследование о том, как система ботов работает и создаёт впечатление в соцсетях о массовой поддержке пропрезидентских партий. Похожие расследования публиковали и Кактус медиа. Это хороший тренд, что гражданское общество активно вовлечено. Использование технологии VPN также распространено в странах региона, за исключением Туркменистана, и это тоже является положительным обстоятельством. Это значит, что граждане адаптируются и пытаются противостоять.
Касательно цифровой экономики: разумеется, как я уже отметил, практики цифрового авторитаризма негативно отражаются. Однако, сейчас мы еще не подошли к полностью или частично автоматизированным моделям цифровых репрессий и цензуры, как в том же Китае. Цензура все еще остается мануальной (в ручном управлении). В этом ключе интересны расследования Казахстанского бюро по правам человека а также ассоциации Digital Rights and Freedom. Вследствие отсутствия таких автоматизированных систем, режимы ЦА вынуждены прибегать к мерам общего характера, таким как отключение доступа в Интернет для всех.
Нельзя также забывать, что на рынке ЦА все еще доминирует большое количество европейских и американских компаний, и в этом смысле центральноазиатские часто правительства им не указ, потому что такие платформы как Google или Meta уже глубоко интегрированы в повседневную социальную жизнь граждан (за исключением Туркменистана, хотя и там тот же Google заблокировать будет крайне проблематично). Поэтому несмотря на репрессивные меры, рост цифрового сегмента экономики будет продолжаться.
CABAR.asia: Вы уже затронули важную роль Meta и Google в деле развития цифровой экономики региона. А как обстоят дела в плане растущего цифрового авторитаризма и роли международных технологических компаний в Центральной Азии по части человеческой безопасности? Как проявляют себя цифровые гиганты по части защиты прав человека? Как они могут способствовать защите цифровых прав в регионе?
Нужно быть реалистом – большим цифровым компаниям в целом все равно на права человека. Главная их цель – это заработок. С другой стороны, совсем не означает, что их деятельность не имеет положительного эффекта на права человека в ЦА. Например, правительства ЦА пытаются принимать ограничительные меры в отношении данных компаний, навредить их присутствию на итак крайне не большом рынке ЦА. В 2015-2019 годах в Казахстане состоялась попытка внедрить так называемый сертификат безопасности, который вызвал массовую реакцию сопротивления со стороны Google и Mozilla и мобилизацию гражданского общества страны, направленные не только против нарушения базовых прав человека, что для техкомпаний скорее было лишь зачётом за доброе дело. Суть тут была в недопущении прецедента, когда национальные недемократические правительства смогут вводить техническое ограничения на работу компаний. Если в демократической системе такого рода ограничения можно опротестовать в судебном порядке, в автократиях это невозможно. Поэтому здесь произошла хорошая синергия. В Казахстане идею с сертификатом в итоге бросили , но правительство продолжало искать другие способы вводить ограничения.
Что еще реально могут сделать цифровые гиганты для защиты цифровых прав граждан в регионе? Открывать свои местные представительства и взаимодействовать с местными активистами по части прав на неприкосновенность личной жизни. Не всегда цифровые гиганты осведомлены о том, что происходит на местах. И это хорошо было проиллюстрировано в Мьянме, где Facebook после 2016 признал, что их платформа использовалась для активных призывов к геноциду. Это показывает то, насколько слепым может быть руководство техкомпаний к локальной повестке происходящего. Поэтому компаниям очень важно открывать представительства и активно взаимодействовать с местными активистами.
CABAR.asia: Цифровой авторитаризм тесно сопряжен с технически сложными процессами обработки и анализа больших массивов данных. Не могли бы вы объяснить, каковы возможности стран Центральной Азии в этом смысле, учитывая закрытость систем и институтов в регионе? Какую роль в этом процессе играет заимствование иностранных технологий и наработок?
Здесь также необходимо дифференцировать по отдельным государствам внутри региона ЦА. Например, ситуация с законом о биометрии в Казахстане очень характерна. Сравнивая с аналогичными законами о биометрии государств Европейского Союза, эта тема одна из наиболее чувствительных. Конечно, использование биометрических данных очень удобно для получения государственных услуг онлайн, казахстанцы пользуются системой eGov, в Узбекистане существует аналогичная удобная цифровая платформа, облегчающая бюрократическую жизнь граждан. И это все кажется очень практичным и удобным до того момента, пока не наступает кризис вроде нынче наблюдаемого в России с их электронными повестками, выписываемыми цифровыми платформами по типу “Госуслуг”, быстро превращая страну в цифровой концлагерь. Я не думаю, что мы дойдем до такого в Центральной Азии, но риски всегда есть и на чужих ошибках нужно учиться.
В плане существующих возможностей режимов ЦА, они достаточно давно с 1990-ых полагаются на российскую систему СОРМ (Система технических средств для обеспечения функций оперативно-разыскных мероприятий), используемую для прослушки телефонов, прослеживания интернет коммуникаций, и уже существует во всех странах ЦА с конца 90-х годов. Поэтому базовые элементы анализа и отслеживания существуют во всех государствах региона. Другое дело – возникающие технологии анализа больших данных. Они только начинают приживаться, но преимущественно в электроральных автократиях – в Казахстане, Кыргызстане и Узбекистане. В Казахстане вообще сформировался целый рынок компаний, анализирующих данные из социальных сетей. Журнал “Власть” называл в 2018 году, например, такие компании как Alem Research, iMAS, Media System.
Я также упоминал технологию распознавания лиц – это тоже новый тренд в ЦА. Хотя это пока только начало пути, сам тренд вызывает серьезные беспокойства. Аналитический блог Bitter Winter, например, утверждает, что данная система распознавания лиц, использовалась против тех, кто выходил на мирные казахстанские митинги против анти-мусульманских зверств в Китае. Еще одним интересным моментом является то, что некоторые участники митингов в тот период активно уничтожали камеры системы “Сергек”, что скорее всего было тоже неспроста.
CABAR.asia: Как страны Центральной Азии сотрудничают или конкурируют в цифровом пространстве, особенно в отношении авторитарных практик? Возникают ли какие-либо региональные паттерны или союзы, которые могли бы сформировать будущий геополитический ландшафт цифрового авторитаризма?
Происходит также и обмен данными и практиками в контексте авторитарных международных организаций, таких как ШОС и СНГ, так называемый “клуб престарелых автократов”. Не думаю, что такой обмен институционализирован. Однако, ШОС по линии кибербезопасности активно продвигает идею “суверенного интернета” и имеет соответствующие рабочие группы по кибербезопасности. Таким образом, это помогает режимам ЦА легитимизировать ограничительные меры внутри, ссылаясь на существующие “международные нормы”. На доводы о том, что в ЕС есть одни нормы, можно привести контраргумент, что у ШОС существует альтернативный подход.
CABAR.asia: Какова роль России и Китая в авторитарном экспорте инструментов подавления в цифровой сфере?
Хотелось бы для начала затронуть вопрос платформ этих авторитарных режимов – это в первую очередь российский Yandex и китайский Baidu. Следует разграничивать их влияние, рассчитанное для внутреннего потребления внутри России и Китая соответственно, и их присутствие в ЦА, где все еще существуют европейские и американские конкуренты. В Китае эффективная цифровая экосистема развилась по причине запрета там западных компаний, активно стимулировалось развитие местных технологий и инфраструктуры, но насколько бы они смогли выжить открытую конкуренцию против гигантов вроде Google в 2000-е? Сомневаюсь, что смогли бы.
Yandex вошел в цифровую экосистему стран ЦА гораздо раньше китайских компаний и в целом неплохо прижился и конкурирует достаточно хорошо. В Кыргызстане и Казахстане Yandex даже выкупил Uber в свое время, выдавив его с рынка. Но монополизировать весь ЦА рынок у Яндекса вряд ли получится, однако даже если бы это и произошло, для стран региона это все равно внешний актор, то есть его пришлось бы или кооптировать, или проводить переговоры, чтобы использовать его инструменты в политических целях. Российское руководство довольно легко может это делать, потому что Яндекс является российской компанией. В случае же ЦА, в регионе нет местных платформ, а если и есть, то они крайне малозначительны. Соответственно, приходится считаться с большими игроками – с американскими, европейскими или российскими. Поэтому даже если бы Центральная Азия попала под цифровое авторитарное влияние России, что опять же маловероятно в условиях конкурентного рынка в регионе – особенно после 2022 года – это совсем не означало бы, что центральноазиатские диктатуры могли бы с легкостью использовать Yandex для своих политических выгод.
Касательно момента заимствования репрессивных норм регулирования цифрового пространства, Россия одной из первых в мире приняла в начале 2000-х закон, задолго до того, как появился Общий регламент защиты персональных данных (англ. General Data Protection Regulation (GDPR), постановление ЕС 2016/679). Но я бы не стал переоценивать возможность скопировать модели России и Китая в цифровизации репрессий в наших автократиях, так как эти модели ресурсозатратны и крайне сложны для полной репликации внутри стран региона ЦА. Создать свою автономную онлайн инфраструктуру, выкинув Meta и Google с рынка и заменив их чем-то – очень сложно.
В плане экспорта технологий, несмотря на то, что РФ и КНР поставляют такие технологии государствам ЦА, они не единственные в своем роде. К сожалению, компании из демократических стран также активно замешаны в подобных поставках. Например, Pegasus – творение израильской компании. Некоторые другие методики по анализу данных предоставляются странам ЦА итальянскими компаниями. И, к сожалению, не существует режимов экспортного контроля, хотя это не совсем экспорт, а скорее оказание услуг, но тем не менее, нет юридических рычагов, способных контролировать торговлю подобными технологиями двойного назначения или экспорт услуг. Поэтому роль РФ и КНР высока, но и развитые демократии, увы, прикладывают руку к развитию цифрового авторитаризма в Центральной Азии.
В завершение, хотелось бы отметить, что отношение к Китаю в ЦА настороженное, что отражается также и на закупках разнообразных технологий оттуда. Доказано, что в городах с применением технологий Smart City уровень преступлений и аварий ниже. Но обратная сторона медали тут в том, что доступ к собираемым данным могут иметь не только власти ЦА, но и Китай и это огромный риск. Учитывая политически накаленную обстановку с этническими уйгурами, казахами, кыргызами в Китае, у многих возникает вполне оправданный вопрос: “Что Китай будет и сможет сделать с полученными данными?” Ответа на него ни у кого нет. Поэтому и у общества и у власти в странах ЦА есть опасения, что всецело полагаться на Китай в части экспорта таких технологий опасно.
CABAR.asia: Учитывая тенденцию к цифровому авторитаризму в Центральной Азии, какие потенциальные контрстратегии могут использовать местное гражданское общество, международное сообщество и организации по защите цифровых прав? Как они могут эффективно продвигать цифровую свободу и конфиденциальность в условиях усиления государственного контроля?
Несмотря на консолидированность автократий в ЦА, они все же остаются электоральными и каждый раз при проведении выборов режимам приходится напрягаться и проходить стресс-тест. И гражданские общества активно развиваются в Кыргызстане, Казахстане и Узбекистане. Что можно сделать из практического поля? Во-первых, надо работать с широкой общественностью как минимум по двум направлениям:
- Активное привлечение внимания общественности и образование. Разъяснение базовых правил “информационной гигиены” и умения критически анализировать поступающую информацию – какие типы источников существуют, как они варьируются по качеству, кому стоит доверять, а кому нет, как проводить триангуляцию сравнения источников и приходить к базовым выводам о том, верить источнику или нет и так далее.
- Разъяснение обществу важности неприкосновенности частной жизни. Необходимо объяснять, почему это плохо жить в рамках советского рудимента гласящего “Какая разница, кто меня прослушивает? Я же ничего противозаконного не говорю!”, нельзя. Слежка онлайн легко может перетекать и в оффлайн. Примечателен в этой связи скандал в США с пылесосами Rumba, когда оказалось, что они записывали на камеру пользователей и передавали данные всего происходящего в помещениях. При сливе данных один их покупателей нашел собственное фото в соцсети того, как он ходит в туалет. Этот пример гораздо безобиднее в сравнении с тем, какие еще материалы могут оказаться в руках авторитарных режимов.
Эти два базовых шага помогут дальше оказывать гражданское давление не правящие режимы. Например, создавать или продолжить рамки защиты персональных данных, которые приняты не во всех странах ЦА.
Кроме того, важно подключать местные офисы цифровых гигантов, пытаться вместе с ними противостоять самым неадекватным инициативам местных правительств. Тут вспоминается история из Казахстана с законом о кибербуллинге, когда правительство пыталось его принять из соображений цензуры, но его утопило гражданское общество в кооперации с большими технологическими компаниями. Этот пример дает надежду и показывает, что цифровизация репрессий – это не всегда необратимый процесс даже в авторитарных режимах.