1/4 века на 1/6 суши: геополитический долгострой

Почему интеграционные объединения постсоветских стран до сей поры не сработали? Может ли трудовая миграция из Центральной Азии в Россию стать фактором реинтеграции стран Содружества? Насколько состоятельна идея нового евразийства? Об этом рассуждает политолог Фарход Толипов (Ташкент, Узбекистан).

Когда-то в советское время нас учили гордиться, что Советский Союз – самое большое государство в мире, которое занимает 1/6 часть земной поверхности. Даже двоечник в школе знал эту магическую цифру. В 1970-х годах тогдашнее советское руководство провозгласило, что впервые в истории было создано новое сообщество людей – «советский народ». Этот факт тоже был предметом гордости. Два факта – огромное единое географическое пространство и огромный единый многонациональный народ – вкупе с социалистической идеологией были своего рода визитной карточкой сверхдержавы.

После рукотворной ликвидации СССР в декабре 1991 года не стало ни единого огромного народа, ни его единой огромной территории. На 1/6 части Земли вот уже четверть века ведутся многочисленные попытки постсоветского политического, экономического, социального и культурного обустройства некогда единого народа, живущего теперь в 15 независимых государствах. Если бы все эти процессы происходили на гораздо меньшей территории планеты, возможно, весь драматизм их не был бы выражен столь внушительно, чем то, что мы наблюдаем и переживаем нынче в постсоветских масштабах. Однако крушение геополитического Титаника – СССР – как и его строительство, видимо надолго предопределило то, что политологи называют вакуумом власти на этой обширной территории. Я имею ввиду вакуум международной власти или точнее – международного порядка, рассогласованность регулирования отношений, которые в одно мгновение превратились из внутригосударственных (межреспубликанских) в международные (межгосударственные).

С тех пор не прекращается экспериментирование на постсоветском пространстве по созданию различных вариантов межгосударственных объединений, которые я называю «мини-СНГ». Создание Содружества Независимых Государств (СНГ) в ночь с 7 на 8 декабря 1991 года тремя славянскими республиками – Россией, Украиной и Беларусью – и затем, 21декабря того же года, присоединение к нему остальных бывших советских республик (кроме балтийских, а Грузия присоединилась в 1993 году) не столько решило фундаментальные вопросы, которые якобы привели к распаду СССР, сколько породило новые, еще более сложные вопросы. На месте Советского Союза появилось объединение, международный статус которого не был определен с самого начала и фактически остается не ясным поныне! Устав СНГ говорит, чем не является Содружество (оно не является ни государством, ни надгосударственным образованием), но не говорит, чем оно является. Последующее закрепление в ООН статуса СНГ как международной организации на самом деле мало что изменило. Фактически СНГ оказалось одним большим замком на песке.

Однако экзистенциальные проблемы, занесенные в Содружество, не только привели к его кризису как эффективной и жизнеспособной организации, но и стали перетекать в «мини-СНГ», каковыми были созданное в 2000 году Евро-Азиатское Экономическое Сообщество (ЕврАзЭС), созданное в 1997 году объединение Грузия-Украина-Азербайджан-Молдова (ГУАМ), созданное в 2012 году Казахстаном, Россией и Беларусью Единое Экономическое пространство (ЕЭП), созданный ими же ранее в 2010 году Таможенный Союз и начавший функционировать с мая прошлого года Евразийский Экономический Союз (ЕАЭС), а также стоящая в этом списке особняком (об этом см. ниже) Организация Центрально-Азиатского Сотрудничества (ОЦАС). Ни одна из перечисленных «мини-СНГ» уже не функционирует за исключением ЕАЭС, которому еще предстоит доказать свою жизнеспособность и дееспособность.

Почему же не состоялись эти «мини-СНГ» и как они оказались замками на песке?

Я думаю, провал интеграционных усилий во-многом объясняется геополитической перегруженностью этих усилий. Суверенизация бывших советских республик неминуемо принесла с собой геополитизацию всего постсоветского пространства, и иначе не могло быть, по крайней мере, в силу того, что это пространство во всех геополитических теориях, проектах, концепциях носило ярлык «Хартленда». Сила или держава, более века контролировавшая это обширное пространство «Хартлэнда», действительно была мировой сверхдержавой. Раскрепощение сконцентрированной, так сказать, в одних руках (в одном политическом центре) геополитической энергии с распадом этой державы, в некотором смысле, вернуло международные отношения или статус-кво на 1/6 части Земли к временам так называемой Большой игры.

С тех пор все проекты воссоздания неких межгосударственных объединений на постсоветском пространстве я расцениваю как стратегические усилия по спасению геополитической целостности этого пространства. Можно ли обойтись без этих усилий? Зачем восстанавливать эту целостность? Если вспомнить историю, далекую и близкую, то можно, я думаю, заметить некий общий тренд, общую первопричину формирования данной геополитической целостности, а именно: воплощение российской перманентной миссионерской цели «собирания земель» вокруг себя и в себя. В евразийской идеологии это обосновывалось идеей защиты малых народов. СНГ, ЕврАЗЭС, ЕАЭС, последовавшие за ликвидацией СССР не только не компенсировали «геополитическую катастрофу 20-века» и не заполнили его место, но и не ответили на вопрос, а зачем собственно надо было распускать СССР, чтобы на его месте создавать иные объединения без ясной цели, идеи, концепции. Если нельзя, так сказать, жить без объединения, то зачем же надо было распускать его предшественника? Осмелюсь предположить, что реформировать СССР с теми же целями, которые ставятся в рамках СНГ и разных «мини-СНГ», было бы гораздо легче и успешнее, чем после вручения бывшим советским республикам независимости, на несколько порядков понизившей саму вероятность их нового объединения. Независимость и суверенитет будут всегда камнем преткновения на пути интеграции, т.к. на рассматриваемой нами 1/6 части суши государственная независимость и суверенитет всегда будут воспроизводить условия для деструктивной геополитики.

 

СНГ и все «мини-СНГ» служили и служат евразийской идее собирания земель вокруг и внутри России, но этого недостаточно, чтобы собранные земли образовали прочный союз стран и народов. Такой союз не может быть исключительно экономическим, каким пытались и пытаются строить все объединения на постсоветском пространстве, без включения нормативных, ценностных, гражданских составляющих. Более того, парадоксально, даже эти экономические псевдо-интеграции не были подлинно экономическими, поскольку не были обоснованы строго экономическими расчетами, которые были бы представлены на суд народов.

Вспомним, даже вступление в 2006 году Узбекистана в ЕврАзЭС было мотивировано не столько экономическими или нормативными причинами, сколько геополитическими или даже интересами безопасности. Как известно, это решение о вступлении было принято в контексте известных андижанских событий в мае 2005 года, когда вдруг руководство Узбекистана оценило произошедший мятеж как провокацию США и приняло защитную меру – вступление в ЕврАзЭС и ОДКБ. Но не прошло и года, как Узбекистан вновь вышел из ЕврАзЭС, а в 2012 и из ОДКБ. Можно как угодно относиться к таким действиям Узбекистана (сейчас речь не об этом), но нельзя отрицать того факта, что ЕврАзЭС сам впоследствии распался, а ОДКБ не дотягивает до полноценного военно-политического альянса, который также, предположу, не может строиться вне полноценной интеграционной общности. А действительной может быть не элитистская интеграция, каковой она стремится стать или каковой она выглядит нынче, а подлинно народная.

Оснований для такой постсоветской общности пока не появилось. Некоторые стали усматривать в массовой трудовой миграции из стран СНГ в Россию признаки будущего объединения стран и народов. Появились даже взгляды, по которым эта миграция интерпретируется как часть глобального процесса, нового всемирного переселения народов. Я не разделяю такой взгляд на проблему. Многомиллионная трудовая миграция в Россию не может рассматриваться как процесс переселения, так сказать, навечно; это миграция поневоле, в котором установка на возвращение гастарбайтеров на родину очевидна.

Говорят, что трудовые мигранты приобретают черты новой идентичности, изучают русский язык, проникаются симпатией к России, которая их приютила и дала работу. Возможно, это верно по отношению к некоторой части мигрантов. Но не все так просто, как кажется на первый взгляд.

Феномен трудовой миграции в Россию не может рассматриваться как фактор реинтеграции стран Содружества по нескольким причинам:

1)    Во-первых, разросшаяся среди россиян мигрантофобия со всеми вытекающими из этого последствиями вместо притяжения людей к России, отталкивает их от нее еще больше, чем если бы даже не было мигрантов.

2)    Во-вторых, все постсоветские (псевдо-) интеграционные усилия были и остаются лишь элитистскими проектами, в которых народ был практически отключен от участия в них. Учитывая это обстоятельство, фактор трудовых мигрантов, которые собственно и в своих странах были преимущественно политическими маргиналами, мало что может изменить в плане стимулирования интеграции.

3)    В-третьих, живя в суровых условиях на чужбине, мигранты заняты и озабочены исключительно заработками, ради чего они и приехали в Россию; практически нет фактов широкого приобщения их к российской культуре, искусству, литературе, новому образу жизни, чтобы говорить о модификации их идентичности. Более того, они живут там в еще менее комфортных условиях, чем у себя на родине, в кругу семьи и родных.

4)    В четвертых, в странах-отправителях мигрантов, в частности Узбекистане и других центральноазиатских республиках, превалирует негативное отношение к феномену трудовой миграции как на официальном уровне, так и в обществе, как к чему-то нежелательному, но вынужденному. Поэтому создание и обеспечение новых рабочих мест является, очевидно, стратегической задачей государства не только для сдерживания трудовой миграции за рубеж, но и для успешного национально-государственного строительства.

5)    В-пятых, как противоречиво это бы ни звучало, авторитарные режимы могут извлекать выгоду из миграции, поскольку это способствует снятию градуса социального недовольства; но это временная выгода, так как закаленные на чужбине «возвращенцы» несут с собой обратно, кроме заработков, и некоторый либеральный заряд.

 

Все эти причины в разных комбинациях не могут способствовать реинтеграции бывших советских республик и народов. Помимо прочего, эта проблема указывает на то, что предпосылок для подлинной интеграции становится не больше, а, наоборот, меньше, так как интеграция не будет, так сказать, честной и устойчивой, если она строится по модели асимметричных отношений между участниками.

Итак, все попытки объединения независимых государств на бывшей советской территории пока представляют собой не что иное, как геополитический долгострой. К внутреннему кризису СНГ и «мини-СНГ» добавляется кризис международной системы. Произошло не только рассогласование регулирования отношений между народами и странами на постсоветском пространстве, но и рассогласование всего международного порядка, который из биполярного (двухполюсного) состояния не вошел ни в многополюсное, как думают многие, ни в какое другое состояние. Кстати, здесь мы вновь сталкиваемся с довольно произвольным употреблением терминов и понятий. Не определив аккуратно и не осмыслив еще полностью привычный для нас термин «биполярный миропорядок», мы начали легко заявлять сначала об однополюсном мире, затем о многополюсном. Это тоже тема для отдельного обсуждения.

Здесь же я лишь вкратце замечу, что миропорядок не является ни однополярным, ни многополярным; это, на мой взгляд, неадекватное упрощенное, схематическое представление. Очевидно, что сторонники более приятного на слух слова «многополярный», принимают его на вооружение не столько по строго научным соображениям, сколько чтобы отвергнуть концепцию однополюсности, как бы закрепляющую мифическую монополию одной державы в миропорядке.

Тем временем, в данном дискурсе в отношении постсоветского пространства существует интересный парадокс, вытекающий из механического противопоставления однополюсности и многополюсности. Сторонники идеи многополюсности мировой системы сами зачастую склоняются к отрицанию геополитической плюрализации самого постсоветского пространства, отдавая (объективно) пальму первенства (лидерства, гегемонии и т.п.) России. И наоборот, сторонники геополитической плюрализации этой географической территории зачастую сами утверждают о первенстве (лидерстве, гегемонии и т.п.) США на мировой арене. Таким образом, мы имеем дело с парадоксом: многополюсность миропорядка versus однополюсность Евразии; или однополюсность миропорядка versus геополитический плюрализм Евразии.

Неминуемый после 1991 года геополитический плюрализм постсоветского пространства вступил в противоречие со стратегией установления однополюсного порядка в этой части мира. Но это противоречие напрямую связано и с противоречием между однополюсностью и многополюсностью всего мирового порядка. Причем, все вышеперечисленные «мини-СНГ» на самом деле были и есть разновидности постсоветской однополярности, служившие своеобразным ответом Западу, защитной мерой против геополитического наступления Запада – реального или мифического. Вышеприведенный пример одногодичного членства Узбекистана в ЕврАзЭС – красноречивое подтверждение этого тезиса.

Возникает интересный вопрос. Может ли в ближайшей или среднесрочной перспективе де-факто геополитически плюрализованная/поляризованная полития на территории бывшего СССР обрести геополитическую целостность? На мой взгляд, этому препятствует, как это ни странно, недостаток или даже отсутствие фундаментальных идей. Экономическая или, скорее, псевдо-экономическая подоплека не в счет.

Идея совместного противостояния наступлению Запада/НАТО тоже не работает, так как ее не все разделяют, если вообще разделяют. Сотрудничество с НАТО постсоветских государств, начавшееся в 1994 году в рамках программы «Партнерство ради мира» (ПРМ) и продолжающееся поныне, а также открытие в Ташкенте офиса НАТО по связи со странами Центральной Азии в 2013 году также красноречиво свидетельствуют о невраждебном восприятии и отношении к Северо-Атлантическому Альянсу со стороны стран СНГ. Восприятие российской стороной угрозы со стороны НАТО пока остается не разделенным этими странами.

Другая идея, претендующая на роль двигателя интеграции на пространстве Содружества, — это евразийская идея. Некоторые говорят о так называемом «новом евразийстве». Это, разумеется, тема отдельного разговора. Отмечу лишь, что нео-евразийство не может больше принимать идеологическое содержание «защиты малых (слабых) народов» Россией, как это было прежде. Оно – новое евразийство – может иметь шанс воплотиться в жизнь как доктрина и региональная модель только при условии признания, что эти малые народы – уже независимые государства, и что они могут получить защиту не только от России. Вопрос евразийства – это не только и не столько вопрос защиты или безопасности стран, расположенных на этой территории, а скорее вопрос современного обустройства этой территории как таковой. Это вопрос транспорта, коммуникации, торговли, культурных обменов. Это огромная внутриконтинентальная зона, которая нуждается в новом геополитическом обустройстве. Присутствие Китая в Евразии – с одной стороны, и открытость самой Евразии для Запада – с другой, делает идею российского «покрытия» (“overlay”) этой зоны уязвимой.

Но если евразийство предлагается как принцип создания «общего дома», как принцип совместной идентичности, то есть как принцип межгосударственной интеграции, то тогда оно должно создаваться не на геополитической, а нормативной субстанции. Уместно напомнить, что, собственно, создание Содружества, помимо прочего, имело целью удержать Украину, которая отказалась вступать в новый Союз в рамках бывшего СССР, в иной интеграционной структуре. Более того Украина даже стала соучредителем СНГ. А как же быть теперь новому Евразийскому Союзу без Украины (и дальше, возможно, без Грузии, Молдовы, Туркменистана, Узбекистана и так далее)? Разумеется, даже если удастся создать некое Евразийское объединение государств, в нем России суждено будет выступать ядром этого объединения, а для этого ей – России – наверно придется пересмотреть некоторые свои евразийские принципы и доктрины. Из России исходили когда-то идеи, которые привели к созданию Советского Союза; от нее же исходили идеи, разрушившие Союз.

Но такая объединяющая идея есть, когда мы смотрим на Центральную Азию. Это идея исторической общности народов этого региона. ОЦАС – единственное «мини-СНГ», которое не было искусственной структурой, а его закрытие было искусственным решением. Центральноазиатская интеграционная структура просуществовала дольше всех структур на постсоветском пространстве, и ее поступательная эволюция с 1990 по 2005 годы при отсутствии серьезного структурного и внутрирегионального политического кризиса была резко прервана. Это, помимо прочего, кстати, вновь и вновь указывает на геополитическую подоплеку разрушения ОЦАС.

Интересно заметить контраст: геополитическая подоплека строительства СНГ и различных «мини-СНГ» – с одной стороны, и геополитическая подоплека разрушения ОЦАС – с другой. Именно поэтому центральноазиатскую интеграционную идею можно возродить (она и не исчезала), а ОЦАС восстановить. Но что касается 1/6 части суши, где пока длится геополитический долгострой, вопрос ее институционального и идейного обеспечения пока остается открытым.

Мнение автора может не совпадать с позицией CABAR