Представляем вниманию читателей доклад Парвиза Мулладжанова, независимого эксперта (Душанбе, Таджикистан), подготовленного специально для региональной конференции «Религиозная радикализация в Центральной Азии: мифы и реальность».
В последние несколько лет некоторые исследователи и эксперты достаточно уверенно стали утверждать, что опасность со стороны исламского фундаментализма в регионе ЦА искусственно преувеличивается местными режимами для оправдания проводимой ими политики возрастающего давления на гражданское общество и политическую оппозицию.
В последние несколько лет некоторые исследователи и эксперты достаточно уверенно стали утверждать, что опасность со стороны исламского фундаментализма в регионе ЦА искусственно преувеличивается местными режимами для оправдания проводимой ими политики возрастающего давления на гражданское общество и политическую оппозицию.
Другими словами, в условиях отсутствия политической альтернативы (вернее, когда в качестве реальной политической альтернативы выступает политический Ислам) местные правительства склонны представлять себя в качестве единственного заслона на пути распространения джихадиских организаций и идеологии в регионе. Подобный имидж защитника стабильности и светского образа жизни может оказаться весьма полезным с точки зрения получения различных политических и экономических преференций; но, самое главное, по мнению многих аналитиков, репутация борца с радикализмом дает правящим элитам индульгенцию на проведение жесткого внутриполитического курса, зачастую не вполне совпадающего с международными стандартами в области прав человека.
Некоторые обозреватели пошли еще дальше, фактически ставя под сомнение сам факт радикализации Ислама в регионе. По их мнению, в регионе не проводят четкого разграничения между исламизацией и радикализацией, из-за чего масштабы и влияние исламского фундаментализма существенно преувеличиваются. Наоборот, принимая во внимание советское наследие, для региона до сих пор свойственна скорее «секуляризация» Ислама, нежели его радикализация.[1]John Heathershaw and David W. Montgomery, The Myth of Post-Soviet Muslim Radicalization in the Central Asian Republics, Russia and Eurasia Programme, Chatham House, London, November 2014 Не отрицая рационального зерна в вышеприведенных положениях, хотелось бы сделать в этой связи ряд замечаний, как то:
Во-первых, мы не можем отрицать существования в регионе подпольных радикальных организаций. Можно дискутировать относительно их реального веса и влияния, количества сторонников и перспектив – однако, существование джихадисткого подполья практически во всех республиках ЦА не вызывает сомнений и подтверждается многочисленными данными и фактами, как от официальных так и от независимых источников.
Во-вторых, существующие разногласия в отношении проблемы радикализации Ислама в регионе во многом вызваны различием в подходах и оценке, неопределенностью формулировок и определений. Особое значение имеет различие в интерпретации и разночтения в отношении термина «насильственные экстремизм» (violentextremism). Согласно общепринятой на Западе точки зрения, термин «насильственный экстремизм» относится только к тем организациям, которые на практике используют насилие. Таким образом, организации, которые привержены радикальной форме идеологии, но не используют насильственные методы, требуют другого подхода и отношения. Такое положение зиждется на абсолютизации фундаментально демократического принципа, согласно которому людей нельзя судить за их убеждения, пока они не на практике не прибегают к насилию. На самом деле, это позволяет западным исследователям и гуманитарным организациям выводить за рамки экстремизма значительную часть религиозных радикалов и организаций, занимающихся пропагандой радикальных идей, но не прибегающих к насилию. В результате, мы сталкиваемся сегодня с парадоксальной ситуацией, когда значительная часть салафистких идеологов, теологов, настроенных крайне анти-западно, в течение десятилетий спокойно занимались и занимаются пропагандой своих идей именно на Западе. Можно сказать, что благодаря этому современный «нео-фундаментализм», ярким выражением идеологии которого является сегодняшний ИГИЛ, был идеологически и организационно оформлен именно в странах развитой демократии.
В то же время, на пост-советском пространстве термин «насильственный экстремизм» используют скорее по инерции, в то же время вкладывая в него совсем другой смысл. В странах СНГ используется еще старый ленинский принцип, согласно которому идеологическим аспектам, то есть тому, кто и что говорит, придается приоритетное значение. Большевики, которые сами прошли через многолетнее подполье, хорошо понимали, что без идеологии, нет практики. Это понимание в полной мере унаследовали и современные пост-советские официальные и правоохранительные структуры. Соответственно, в странах СНГ при оценке и классификации той или иной организации, приоритетное внимание уделяется не только и не столько ее конкретным акциям, но и пропагандой каких именно идей она занимается. Отсюда и разное отношение к такой организации, как Хизб–ут-Тахрир. В большинстве стран Запада она не считается экстремисткой организацией на том основании, что официально отказалась от применения насилия. Однако, в странах СНГ при запрете Хизб-ут-Тахрир ориентировались в основном на тот факт, что в своих программных документах ХТ предусматривает отказ от насилия как временную и тактическую меру. На самом деле, согласно идеологии ХТ, целью ее деятельности является подготовка насильственного свержения власти путем революции. Кроме того, ХТ и подобные ей джихадисткие организации отрицают и не признают существование местных национальных государств. С чисто юридической точки зрения, уже это обстоятельство ставит их вне закона, так как противоречит конституции большинства стран СНГ.
Трудно сказать, какой из этих подходов наиболее адекватен к современной ситуации в регионе. Многие правозащитники считают, что принятое в странах СНГ понимание термина оставляет слишком большое пространство для интерпретации со стороны правоохранительных органов. При таком подходе, по их мнению, в список экстремистов могут попасть люди, на самом деле, такими не являющиеся. Более того, многие сотрудники правоохранительных органов не располагают надежными критериями, знаниями и навыками, необходимыми для поредения степени радикализма того или иного гражданина или организации, что также ведет к большому числу правонарушений.
Если же применять западный подход в отношении среднеазиатского региона, то тогда значительная часть местного салафисткого подполья выносится за рамки определения радикального экстремизма. Действительно, в настоящее время не только ХТ, но и большинство других подпольных джихадистских организаций, не применяют активных действий и терактов. В первую очередь, речь идет о многочисленных группах салафитских общин, так называемых «мирных салафитов», которые официально следуют принципу невмешательства в политику и сосредоточены лишь на соблюдении норм «чистого ислама».
Отсюда происходит и разное понимание степени исламистской угрозы для Центральной Азии. Действительно, если не считать местные, достаточно многочисленные салафитские общины (не говоря уже о ХТ) экстремистскими объединениями, то угроза религиозного радикализма может представляется недостаточно серьезной и преувеличенной.
Однако, как быть с тем фактом, что многие, если не большинство членов активных джихадистских группировок, получали начальное образование и идеологическую подготовку именно в среде салафитских общин. Сегодня, мы все больше получаем информации о составе и происхождении людей, которые едут со всего мира в Сирию, чтобы присоединится к ИГИЛ. Согласно этим данным, наиболее активной частью сторонников и активистов ИГИЛ и Джабхат-ан-Нусра являются выходцы именно из салафитской среды. Большинство европейцев, присоединившихся к ИГИЛ, согласно имеющимся данным, также изучали основы религии у салафитских пропагандистов. По неофициальным данным, достаточно значительное количество активных джихадистов в рядах ИДУ также получали идеологическую подготовку у салафитских проповедников.
Таким образом, те эксперты, которые сегодня отстаивают положение о «мифе радикализации» в регионе, на самом деле просто выносят за рамки экстремизма целый пласт подпольных и полу подпольных объединений, из среды которых «активные» джихадисты на постоянной основе набирают пополнение для своих рядов. Следует подчеркнуть, что никаких серьезных идеологических разногласий между «активными» и «мирными» джихадистами практически нет. Речь может идти лишь о вопросах стратегии и тактики, о масштабах применения насилия, но идеологическая основа практически одна и та же. Именно этим обстоятельством объясняется та легкость, с которой выходцы из среды «мирных салафитов» вдруг переходят в «активное» состояние.
Вопрос состоит в том, как же нам тогда оценивать реальность угрозы религиозного радикализма в Центральной Азии? Насколько вероятна возможность активизации и радикализации исламистского подполья в регионе? Чтобы ответить на эти вопросы, рассмотрим вкратце основные факторы и причины религиозной радиклизации в регионе.
Основные причины и факторы радикализации
На сегодняшний день эксперты перечисляют целый ряд причин религиозной (и не только) радикализации, как идеологического, так и социально- экономического характера. Из всего этого перечня я бы выделил три фактора, которые имеют определяющее значения для региона:
Первый и самой главный, определяющий фактор — резко возрастающее социальное неравенство в регионе в целом и в каждом из среднеазиатских государств. Социальное неравенство выражается сегодня в нескольких формах. Во-первых, это растущее социальное расслоение населения, когда немногочисленные элиты владеют основной частью общественных ресурсов, сосредотачивая в своих руках огромные богатства и влияние. На фоне социально-экономического кризиса, имущественное неравенство порождает сильные протестные настроения, особенно среди молодежи. Во-вторых, это отсутствие социальных лифтов для значительных групп населения, которые замыкаются в своих социальных нишах, без какой-либо перспективы поменять свой социальный статус в будущем. Последнее обстоятельство играет особое значение для региона – судя по тем данным, которые мы получаем из опросов вернувшихся сторонников ИГИЛ, а также из изучения данных сторонников активных джихадистских организаций в регионе.
Вторым фактором (тесно связанным с предыдущим) является специфика социально- экономической и политической модели, которая сложилась на пространстве СНГ после распада СССР. Основными ее чертами является:
1) командно-административный стиль управления, в связи с этим непрозрачный процесс принятия решений;
2) сырьевая (не индустриальная) экономика, основанная во многом на экспорте сырья и трудовых ресурсов;
3) клановый, фракционный характер формирования правящих элит, в результате, для всей системы характерен чрезвычайно высокий уровень коррупции и непотизма.
В современных условиях главной и наиболее конфликтогенной особенностью системы является сокращение количества социальных лифтов для все большего количества населения. Речь здесь уже не идет о самых бедных или социально незащищенных групп населения, как то принято обычно считать. На самом деле, доступа к социальным лифтам сегодня лишаются многие представители бизнес-среды, прежде всего занятые в сфере малого и среднего предпринимательства. В большинстве стран региона, предприниматель, зарабатывающий выше определенного уровня, зачастую становится объектом дополнительного давления и вымогательства – в первую очередь, со стороны самих же правоохранительных органов. Такую же картину мы можем увидеть и в отношении значительной части интеллигенции, особенно молодых студентов, которые, получив образование, часто не могут устроиться по специальности без связей и поддержки со стороны.
Такое положение, то есть резкое сокращение социальных лифтов, является одним из основных факторов, способствующих росту радикализма в обществе, в том числе и среди достаточно успешных и образованных граждан. В качестве примера, можно привести интервью с одним из успешных трудовых мигрантов, который, скопив деньги, решил построить стадион в своем поселке в одном из сельских районов Таджикистана. Он отказался от своей затеи после того как столкнулся с местной бюрократической машиной, которая не позволила ему ни реализовать эту идею, ни развивать дальше свой бизнес на родине. Таким образом, процессом радикализации сегодня охвачены представители самых разных социальных слоев, которые, по их мнению, не могут больше реализовать свои способности и возможности в рамках действующей социально-экономической и политической модели.
Соответственно, именно по этой причине, мы видим сегодня среди сторонников радикальных организаций так много представителей относительно успешных и образованных социальных слоев.
Третьим немаловажным фактором, влияющим на степень и уровень радикализации, являются недостатки и ошибки при разработке и реализации государственных программ и политики в отношении религии. К сожалению, в последние несколько лет власти региона в той или иной степени предпринимают значительное количество непродуманных мер и шагов в данной области. В экспертной среде в этой связи перечисляют целый ряд наиболее типичных недостатков государственной политики в отношении религии, таких как:
1) власти не проводят различия между уровнем религиозности и радикализмом. На самом же деле, далеко не каждый глубоко верующий человек придерживается радикальных политических взглядов или сочувствует салафитам.
2) на сегодняшний день существуют проблемы с наличием у правоохранительных органов четких критериев для определения степени радикализма, в результате чего, в приверженности к салафитам могут заподозрить человека лишь на основании его внешнего виды или стиля одежды (наличия бороды). В результате, могут случаться такие эксцессы, как в Таджикистане, где работники полиции по своей инициативе задерживали на улице и насильно сбривали бороды «подозрительно» выглядевшим молодым людям.
3) однако, самым главным фактором является неумение властных структур региона проводить четкое различие между умеренными исламистами, представителями духовенства, которые согласны на диалог с властями и настроены на сотрудничество, и радикально настроенными фундаменталистами, которые отрицают любой возможный компромисс со светской властью и настроены только на насильственное изменение общества. В результате, умеренных исламистов искусственно загоняют в одни лагерь с радикалами, способствуя их вынужденному сближению – на самом деле, это существенно повышает возможности радикалов. Действительно, сами по себе радикалы- джихадисты всегда останутся в регионе меньшинством, пусть даже хорошо организованным и сплоченным. Но альянс с умеренными исламистами и влиятельным традиционным духовенством, позволил бы джихадистам существенно расширить свою социальную базу и поддержку в обществе. Поэтому, преследуя умеренных исламистов и духовенство, власти сами, своими же руками, создают для джихадистов новые, более широкие возможности для пропаганды и развития.
Основные выводы и заключения
На основании вышеизложенного, можно сделать следующие основные выводы и заключения:
В первую очередь, следует признать, что у нас нет достаточных оснований о том, чтобы подтвердить «миф о радикализации» или, другими словами, поддержать положение об «искусственном преувеличении» опасности радикализации в регионе. Действительно, на сегодняшний день мы не видим усиления террористической активности джихадистов в регионе; однако, во многом это связано с общими более глобальными тенденциями в исламистском движении. Сегодня, значительная часть наиболее активных и потенциально опасных исламистов «вымывается» за рубеж, уезжает в Сирию. Не случайно, даже в РФ активность джихадистского подполья упала за последние два года почти в два раза.
Скорее всего, регион, напротив, ожидает дальнейшее оживление и укрепление джихадистских организаций в регионе. Вполне возможно, что в будущем джихадисты, в первую очередь, связанные с ИГИЛ, попытаются активизировать свою детальность, в том числе и в виде проведения серии конкретных террористических акций. Однако основная опасность для стабильности региона заключается не в джихадистах, количество которых в любом случае останется маргинальным в отношении подавляющего количества местного мусульманского населения.
Основная опасность заключается в том, сумеет ли процесс роста протестных настроений и социального напряжения и недовольства затронуть в будущем более широкие массы населения. В этом случае, джихадисты смогут рассчитывать на приток сторонников, прежде всего, из среды местных общин так называемых «мирных салафитов», на сегодняшний день отказывающихся вмешиваться в политику. Еще больший приток сторонников джихадисты могут ожидать в случае радикализации значительного числа умеренных исламистов, верующих и традиционного духовенства, пользующегося особенным уважением среди религиозной части населения. В конце концов, сегодня джихадисты в большинстве республик являются единственной политической (пусть и крайне маргинальной) альтернативой к властям — во всем регионе светская, либеральная и националистическая оппозиция находится уже много лет упадке и во многом дискредитировала себя.
Отсюда следует, что ведущую роль в дальнейшем формировании исламского движения в регионе призваны сыграть сами власти, вернее, та политика которые они проводят в отношении религиозной части населения. Еще большее значение будет иметь их социально- экономическая политика – если в будущем система не будет реформирована с точки зрения обеспечения большего уровня социальной справедливости и справедливого доступа к социальным лифтам – то тогда для джихадистской угрозы будут созданы наиболее благоприятные условия для развития.
Парвиз Мулладжанов, независимый эксперт (Душанбе, Таджикистан)
Мнение автора может не совпадать с позицией cabar.asia
| ↑ 1 | John Heathershaw and David W. Montgomery, The Myth of Post-Soviet Muslim Radicalization in the Central Asian Republics, Russia and Eurasia Programme, Chatham House, London, November 2014 |