О том, что лежит в основе узбекиcтанской модели реабилитации и реинтеграции граждан из зон конфликтов и какие уроки можно извлечь из нее, – пишет Мая Иванова, аналитик-исследователь, специализирующийся на вопросах безопасности, оценке геополитических рисков и гендерной проблематике (Болгария).
Узбекистан в общем контексте действий по репатриации
После потери территориальных владений Исламским государством тысячи женщин и детей подверглись произвольному задержанию в лагерях на северо-востоке Сирии и Ирака. По мнению экспертов ООН, они «подвергались насилию, эксплуатации, плохому обращению и лишениям в условиях, которые вполне могут быть приравнены к пыткам или другим жестоким, бесчеловечным или унижающим достоинство видам обращения или наказания в соответствии с международным правом, при отсутствии в их распоряжении эффективных средств правовой защиты»[1]. Доклады, представленные Комиссии ЕС в 2021 году, показывают, что около 2500 из 5300 человек все еще находятся на этих территориях, при этом доля возвращающихся детей очень низка: по оценкам, около 1400 из 1600 детей остаются в зонах конфликтов (не считая жертв войны и голода) [2].
Согласно международному праву, государства обязаны защищать права своих граждан независимо от того, где они находятся и совершали ли они преступления. Принимая это во внимание и несмотря на призывы ООН облегчить репатриацию из лагерей, лишь немногие государства принимают для этого меры, что постоянно разжигает общественные дебаты в ряде европейских стран. В основе этих дебатов лежат политические, правовые и этические аргументы, вопросы безопасности, гуманитарных проблем, репутационных рисков, радикализации и многое другое.
Нитью, которая связывает все эти аспекты воедино, является опасение государств и их граждан, репатриация может привести к домашнему терроризму и распространению экстремистских идеологий внутри страны. Тем не менее, иностранные боевики-террористы не являются новым явлением: ряд зон недавних конфликтов привлекал иностранцев в прошлом, такие как Босния и Герцеговина, Чечня, Афганистан, Пакистан и другие. Действительно, есть случаи, когда репатриированные лица занимались террористической деятельностью по возвращении в страну своего происхождения, что еще больше подкрепляло аргументы о том, что репатриация только усилит распространение радикализации и создаст угрозы безопасности.
Однако мы должны также учитывать тот аргумент, что те, кто это сделал, были радикализированными, обученными мужчинами, а не женщинами и детьми, которые не смогли успешно реинтегрироваться в общество. В отличие от мужчин, женщины и дети играли другую роль в зонах конфликтов и поэтому не проходили подготовку для борьбы или участия в террористической деятельности в другой стране. Еще одно ключевое отличие заключается в том, что ДАИШ приняло новую стратегию, основанную на принципе «разделяй, поляризуй и радикализируй»[3]. По сути, они эксплуатируют чувства дискриминации, предрассудков и неравенства у людей, тем самым убеждая их в том, что они являются жертвами в обществе.
В случае Узбекистана это особенно актуально, поскольку существует значительная диаспора мигрантов за пределами страны, подверженных таким настроениям. Таким образом, поощрение репатриации и обеспечение их реинтеграции в общество будет особенно полезно для государств в их попытках предотвратить распространение насильственного экстремизма, потому что эти репатрианты окажутся в авангарде противодействия коммуникационной стратегии ИГИЛ. Возвращенцы могли бы опираться на свой личный опыт и опровергать законность официальных и неофициальных коммуникационных действий ИГИЛ и их призывов к террористической деятельности.
Следовательно, можно сделать вывод, что репатриация и реинтеграция окажутся мощными инструментами для государств, которые способствовали репатриации своих граждан. На данный момент, у ЕС нет общепринятой стратегии в этой сфере. Нынешний подход можно охарактеризовать как пассивный, в то время как европейская методология остается индивидуальной, разнящийся от случая к случаю. В отличие от подхода, принятого европейскими странами, Центральная Азия способствовала возвращению более 1500 своих граждан, и каждая из репатриирующих стран использовала линейный подход к реабилитации и реинтеграции[4]. Последние данные за 2021 год показывают, что правительство Узбекистана на сегодняшний день репатриировало 531 своего гражданина, в том числе 381 ребенка[5].
В ходе 47-й сессии Совета ООН по правам человека в Женеве в июле 2021 года участники международной встречи отметили, что реализуемая Узбекистаном программа репатриации своих граждан может служить примером для многих стран, граждане которых до сих пор находятся в статусе беженцев в лагерях в Сирии и Ираке[6]. Узбекистан принял уникальный подход, основанный на семейных ценностях и тесных социальных отношениях в обществе, который соответсвует полученной высокой оценке.
По словам заместителя представителя ЮНИСЕФ в Узбекистане г-на Джеффри Иджумбы, Узбекистан продолжает лидировать в мире не только в отношении возвращения своих граждан из зон конфликтов, но и в обеспечении реинтеграции женщин и детей в соответствии с гендерными и возрастными особенностями.[7] Кроме того, Специальный докладчик по вопросам поощрения и защиты прав человека в условиях борьбы с терроризмом в крупнейшем органе независимых экспертов в системе ООН по правам человека г-жа Фионнуала Ни Аолейн особо отметила, что модель Узбекистана представляет собой дорожную карту для других правительств по возвращению своих граждан из зон конфликта «эффективно, гуманно и с соблюдением прав человека»[8]. Она подчеркнула, что узбекская модель основана на единстве семьи и поддержке сообщества, которые ставят наилучшие интересы ребенка, а также значимую реинтеграцию женщин в центр политических, правовых и социальных действий, тем самым предоставляя нам пример передовой практики реинтеграции[9]. Поскольку Узбекистан получил такую похвалу, анализ его модели и извлеченные из нее уроки, возможно, могут быть полезны для других государств, которые решат репатриировать своих граждан.
Узбекская модель реабилитации и реинтеграции – история успеха?
Страны ЕС для решения проблемы репатриантов, как правило, основывались на существующих программах и структурах, предназначенных для местных радикально настроенных лиц или несовершеннолетних, нуждающихся в защите. В Центральной Азии только Казахстан, Таджикистан и Узбекистан репатриировали своих граждан из зон конфликтов, и этот процесс позволил правительствам контролировать репатриантов в целях безопасности. Каждое государство использовало свой подход: в то время как Казахстан делает упор на дерадикализации репатриантов, а Таджикистан фокусируется на прагматичном государственном протекционизме, Узбекистан практикует органическую социальную реинтеграцию репатриантов.[10] Их всех объединяет то, что операции по репатриации изображаются как акты милосердия и получают позитивное освещение в СМИ, что, в свою очередь, способствует более позитивному восприятию репатриантов принимающим обществом и облегчает процесс реинтеграции[11]. В частности, в Узбекистане, со сменой президента и предоставлением большей свободы вероисповедания, СМИ также изображали этот подход не только как акт милосердия со стороны государства, но и как символ большей терпимости в политике страны по отношению к религии и религиозной приверженности. В основном положительное общественное мнение означало, что социальная реабилитация имеет более высокие шансы на успех, и этот волновой эффект подкреплял общий процесс реинтеграции.
С 2019 года Узбекистан успешно завершил пять операций «Мехр», направленных на репатриацию женщин и детей из Сирии, Ирака и Афганистана.[12] Формальные процессы репатриации и реинтеграции начались на правительственном уровне с объявления президентом Узбекистана Шавкатом Мирзиёевым своего решения о том, что Узбекистан должен репатриировать своих граждан из зон конфликта. За этим последовали переговоры между различными государственными учреждениями на внутреннем и международном дипломатическом уровне с контролируемой курдами частью Сирии, определяющие, хотят ли граждане Узбекистана быть репатриированными или предпочитают остаться, переговоры о коридорах полета и организации всех аспектов безопасности и логистики.[13]
После того, как этап репатриации был завершен, и женщины и дети были доставлены в Узбекистан, были начаты этапы реабилитации и реинтеграции. Эти процессы требовали значительной координации и сотрудничества между рядом учреждений, включая систему правосудия, сектор безопасности, поставщиков услуг физического и психического здоровья, службы образования и занятости, субъекты гражданского общества и принимающих сообществ[14]. По прибытии в Узбекистан репатриантов официально встретили и вручили новые документы на поздравительной церемонии, транслировавшейся по национальному каналу, что послужило признанием со стороны государства и еще больше способствовало их решимости реинтегрироваться в общество[15]. Возвращенцы должны были пройти медицинские осмотры, проинформировать членов своих семей, оформить документы и все связанные с этим юридические аспекты. Наконец, им была оказана психологическая помощь и помощь со стороны социальных работников до возвращения в семьи, а тем, кто не смог этого сделать, была оказана дальнейшая помощь в поиске жилья и работы. [16] Детям в среднем было больше десяти лет, но многие из них не посещали школу и не умели ни читать, ни писать, поэтому их нужно было отдать в правильный класс, соответствующий их уровню образования. При определении уровня образования ребенка министерство народного образования уделяло основное внимание развитию у ребенка навыков общения, взаимодействия с одноклассниками и учителями, а также жизненных навыков, несмотря на очевидный более низкий уровень образования, чтобы облегчить процесс реинтеграции.[17]
Ученые, работающие в Центральной Азии, разделили женщин, которые были задействованы в зонах конфликтов, на несколько категорий:
- женщины, подвергшиеся эксплуатации из-за своего финансового и социального положения;
- кто присоединился из-за их желания иметь собственную семью;
- подвергшихся эксплуатации в силу своих психологических особенностей;
- тех, кто присоединился из-за проблем в семье, и женщин, стремившихся к лидерству и власти.
Более того, эксперты указывают на очень специфические сложности, такие как сохранение верности идеологии, которую они разделяли с бойцом, за которого они вышли замуж (независимо от того, есть ли у них дети), почитание его как образца для подражания и попытка поддержать его морально.[18] Напротив, мужчины, вызвавшиеся воевать, могли изменить свои взгляды независимо от того, разделяла ли их супруга эти взгляды. Однако в Узбекистане женщины были представлены в СМИ и впоследствии расценены общественностью как «жертвы обмана»[19].
Таким образом, они не подлежали точной категоризации и были косвенно освобождены от какой-либо вины, поскольку по сути их называли потерпевшими. Более того, этот гендерный аспект политики репатриации вписывается в более широкую динамику патриархата в регионе, а именно презумпцию того, что женщины и дети были невинными наблюдателями, а все решения принимали мужчины.[20] Однако стоит отметить, что эта более пассивная роль, отведенная женщинам и детям, хотя и не всегда имеет место, действительно в огромной степени способствует принятию репатриантов обществом. В результате, хотя женщины не классифицируются по категориям и их мотивы для поездки в Сирию или Ирак не обязательно разделяются с какой-либо социальной группой, этот довольно линейный, а не индивидуальный подход оказался более полезным для реинтеграции обратно в общество.
Согласно модели Узбекистана, репатрианты должны проводить меньше времени в закрытых реабилитационных центрах и больше времени в социальных условиях для улучшения социализации. В культуре Узбекистана социальные связи внутри кварталов (махаллей) или деревень (кишлаков, аулов) оказывают большое влияние как на более широкое сообщество, так и на человека и играют ключевую роль в обеспечении социальной сплоченности, стоящей за данной идеей или восприятием. На вопрос о модели Узбекистана директор НПО «Баркарор хаёт» Олия Ильмурадова, которая работает непосредственно с репатриантами, называет модель «Моя семья» движущей силой успешной реинтеграции, основой которой являются установление семейных связей, ценностей и более широких социальных отношений.[21]
Простое делегирование процесса реабилитации гражданскому обществу, по-видимому, является ключом к успеху узбекской модели. В частности, культура махалли способствует пониманию семьи как единицы и ее места в обществе и поэтому играет жизненно важную роль в процессах реабилитации и реинтеграции. Инициируя более широкий процесс реинтеграции с семьей как ячейкой, тем самым облегчается передача отношений социальной группе, поскольку женщины руководствуются своим чувством семейной ответственности. Следует отметить, что в Узбекистане, несмотря на сопутствующие риски, было принято решение вернуть женщин вместе с детьми и оставить их вместе, а не разделять. В дальнейшем это находит практическое воплощение в том, что все участники процесса реабилитации сосредотачиваются не на причине присоединения к террористической группе, а скорее на воссоединении с прежними социальными кругами. В качестве примера г-жа Ильмурадова указывает, что репатриантов называют не «бывшими членами террористической организации, которые обязаны пройти курс реабилитации», а «людьми, оказавшимися в трудной ситуации, которые имеют право на реабилитацию» [22]. Эта четкая ориентация на социализацию в знакомой и традиционной среде сообщества делает узбекский подход уникальным среди других государств Центральной Азии и европейских стран, которые делают акцент на проблемах безопасности.
Выявленные проблемы
Как отмечают эксперты, не все случаи реабилитации и реинтеграции успешны на 100%.[23] Поэтому, чтобы иметь целостное представление о модели, которую использует Узбекистан, следует также изучить проблемы, с которыми еще предстоит справиться. В целом основные проблемы, связанные с предотвращением вспышек экстремизма внутри страны и обеспечением путей правосудия для возвращающихся из зон конфликтов, можно условно разделить на два уровня – индивидуальный и структурный.
На индивидуальном уровне, в дополнение к консультированию и лечению психологических заболеваний, узбекская модель уделяет практическое внимание недопущению стигматизации, обеспечению доступа к основным правам, включая экономические и социальные права. В результате, в то время как некоторым совершеннолетним возвратившимся женщинам была предоставлена возможность получить помощь в поиске работы, другие отказались работать или предпочли работать дома. Однако это послужило источником недовольства в некоторых общинах, где люди страдали от безработицы.
На структурном уровне проблемы показывают, что требуется большая ясность и установленная нормативная база, обеспечивающая подробное описание того, какое учреждение отвечает за какой аспект процесса реабилитации и реинтеграции, а также положения, позволяющего избежать дублирования усилий и ресурсов (например, между государственными органами и НПО). Узбекистан также столкнулся с проблемой одновременного участия нескольких организаций и учреждений, но стоит отметить, что на практике это было частично решено за счет того, что один социальный работник/специалист был прикреплен к непосредственно одной семье. Другой проблемой, распространенной в этой сфере во всем мире, является достижение реабилитации без интеграции.[24] Эту задачу также можно рассматривать как относящуюся к Узбекистану: обеспечение того, чтобы процесс функционировал в обоих направлениях, требует, чтобы основное внимание уделялось не только психологическим аспектам, но и вовлечению сообщества. Эмпирическим показателем этого, например, является отсутствие более благоприятных условий для самозанятости и работы на дому для стартапов, чтобы повысить уровень экономической независимости репатриантов, а также высокий уровень зависимости от более широкой социальной группы для трудоустройства, если репатриант не имеет определенного набора навыков или определенной профессии.
Исходя из обозначенных проблем, можно сделать вывод, что оба уровня в значительной степени взаимозависимы. Следовательно, любая форма реабилитации и реинтеграции должна применяться исходя из конкретного случая, при этом следует помнить, что вместо категоризации следует применять линейный подход. Это приводит к ряду историй успеха, как в случае с женщиной, добровольно репатриировавшейся из Афганистана, которая снова интегрировалась в общество, сумела закончить школу и стала финансово самодостаточной до такой степени, что она имела право на получение кредита от государства для покупки собственной квартиры.[25] Как отмечают специалисты, занимающиеся данной тематикой, не все случаи имеют 100-процентный успех, когда речь идет о реабилитации. Тем не менее, с каждым новым случаем наращивается новый эмпирический опыт и знания, чтобы улучшить общий процесс реабилитации и реинтеграции.
Заключение
Вопрос репатриации, реабилитации и реинтеграции граждан Узбекистана из зон конфликтов включает в себя многочисленные нюансы, которые со временем будут только увеличиваться. Некоторые страны Европы и Центральной Азии приняли разные подходы, в то время как другие предпочли не предпринимать никаких усилий по репатриации. Репатриация граждан из зон конфликтов, обеспечение их реабилитации, реинтеграции и различные обоснования, лежащие в основе каждого подхода, продолжают активно обсуждаться во многих государствах. Однако стоит отметить, что узбекистанская модель реабилитации и реинтеграции получила широкое признание на международном уровне.
Модель Узбекистана включает в себя официальное признание репатриантов государственными органами, дополнительную ценность поощрения средств массовой информации изображать женщин-репатриантов жертвами, преимущества участия гражданского общества и, в частности, махаллей в поддержке репатриантов на пути к социальной реинтеграции, а также скорое размещение женщин и детей в обществе с целью индивидуальной реабилитации и экономической реинтеграции вместо их изоляции в специально отведенном для этого центре. Модель Узбекистана доказала, что ее применимость дает положительные результаты, поэтому она может оказаться хорошим источником извлеченных уроков, передового опыта и инструкций для стран, рассматривающих будущую репатриацию своих граждан.
[1] https://www.ohchr.org/EN/NewsEvents/Pages/DisplayNews.aspx?NewsID=27919&LangID=E
[2] This estimate takes into account the several waves of returnees, the war casualties and the fighters who left to join other war theatres. Source: Repatriated foreign terrorist fighters and their families: European experiences & lessons for P/CVE, EU Commission, 2021
[3] “Responses to returnees: Foreign terrorist fighters and their families “- report by the Radicalization Awareness Network, 2017, Available at: https://ec.europa.eu/home-affairs/system/files_en?file=2020-09/ran_br_a4_m10_en.pdf
[4] https://uznews.uz/posts/savkat-mirziyoev-vydvinul-ryad-predlozenii-po-protivodeistviyu-terrorizmu-i-ekstremizmu?fbclid=IwAR1tumejXa5H55NarSUdln-cq-4ve-vW5LLyIeCMhRR0LmJMDj710Wa6N8E
[5] https://www.unicef.org/uzbekistan/en/life-after-war-stories-of-children-from-iraq-and-syria
[6] https://www.uzdaily.uz/en/post/66545
[7] https://www.unicef.org/uzbekistan/en/support-for-citizens-returned-from-conflict-zones
[8] https://www.ohchr.org/EN/NewsEvents/Pages/DisplayNews.aspx?NewsID=27919&LangID=E
[9] https://www.unicef.org/uzbekistan/en/normal-life-for-repatriated
[10] “Processes of Reintegrating Central Asian Returnees from Syria and Iraq”- Special Report by the United States Institute of Peace, July 2021
[11] Ibid.
[12] Interview with the Director of the NGO Barkaror Hayot, Ms. Oliya Ilmuradova conducted on 12 March 2022
[13] Interview with the Director of the Center for Studying Regional Threats, Mr. Viktor Mikhaylov, conducted on 10 March 2022
[14] Ibid.
[15] “Processes of Reintegrating Central Asian Returnees from Syria and Iraq”- Special Report by the United States Institute of Peace, July 2021
[16] Interview with the Director of the Center for Studying Regional Threats, Mr. Viktor Mikhaylov, conducted on 10 March 2022
[17] https://www.unicef.org/uzbekistan/en/life-after-war-stories-of-children-from-iraq-and-syria
[18] “Women involved in forceful extremism”, Penal Reform International, 2018
[19] https://central.asia-news.com/en_GB/articles/cnmi_ca/features/2019/06/11/feature-01
[20] https://www.opendemocracy.net/en/odr/returnees-central-asia/
[21] Interview with the Director of the NGO Barkaror Hayot, Ms. Oliya Ilmuradova conducted on 12 March 2022
[22] Ibid.
[23] Ibid.
[24] https://www.unicef.org/uzbekistan/en/normal-life-for-repatriated
[25] Interview with the Director of the NGO Barkaror Hayot, Ms. Oliya Ilmuradova conducted on 12 March 2022