Пока Центральная Азия занята борьбой с множеством проблем – от системной коррупции до обостряющихся проблем изменения климата – регион оказывается на переломном этапе своего экологического пути. От крупных мегаполисов и городских ландшафтов до глухих сел, настроения граждан государств Центральной Азии (ЦА) ощутимо меняются в контексте усиления давления экологических вызовов. На фоне большого количества проблем, которые испытывают страны региона, возникает экзистенциальный вопрос: может ли экология стать следующим важным мобилизующим фактором для граждан Центральной Азии? Мы побеседовали с профессором Амандой Вуден, чтобы обсудить этот и другие вопросы.
Доктор Аманда Вуден – профессор экологических исследований Дэвида и Патриции Экедал и директор программы экологических исследований в Университете Бакнелла. Аманда Вуден специализируется на экологической политике, водных конфликтах и динамике развития добывающей промышленности. В последнее время ее работы были посвящены экологическим дискурсам и спорам в Кыргызстане, в том числе политике золотодобычи и противоречиям вокруг рудника “Кумтор”. Ее обширная биография включает работу в ОБСЕ в Кыргызстане, академические позиции в США и Центральной Азии, а также получение докторской степени в области международных отношений и государственной политики в Клэрмонтском университете. Богатая научная карьера профессора Вуден также включает в себя изучение кризиса Аральского моря и взаимосвязи экологической деградации и макроэкономической политики.
CABAR.asia: В Центральной Азии такие проблемы, как коррупция, клептократия и плохие институты, значительно усложняют “справедливый энергетический переход”. Как Вы считаете, если учесть, что изменение климата оказывает дополнительное давление, как население стран ЦА может усилить гражданское давление на свои правящие режимы?
В контексте глобального “зеленого” дискурса все более отчетливо звучит идея “справедливого перехода”. В его основе лежит неотъемлемая концепция энергетической справедливости. Для того чтобы по-настоящему справиться с последствиями изменения климата, речь идет уже не только об экологическом императиве, но и о социально-экономической структуре, в которую он вплетен. Изменение климата влечет за собой не только экологические, но и социальные потрясения.
Центральная Азия является одним из важнейших регионов в этом ключе. Многочисленные группы людей в этом огромном регионе либо не имеют доступа к энергии, либо по-прежнему живут за счет ископаемого топлива. В Европе ситуация существенно отличается. Хотя правительства европейских стран выступают за альтернативную энергетику, возникает вопрос: Что ждет страны, чья казна пополняется за счет экспорта ископаемого топлива? В то время как все громче звучат призывы к экологизации и электрификации, что остается делать угольщикам или тем, кто привязан к угасающей индустрии пластмасс? Недавнее подписание закона о запрете на использование одноразового пластика в Кыргызстане с 2027 года наглядно демонстрирует этот сдвиг.
Переход, как бы ни был он жизненно важен, не может игнорировать потенциальные “подводные камни”. Суть “справедливого перехода” заключается не только в отказе от добывающих отраслей, но и в том, чтобы альтернативные отрасли энергетики обеспечивали надежную оплату труда и формировали чувство автономии и суверенитета в принятии решений в среде местных сообществ. В этой связи возникает острый вопрос: как общество может обеспечить справедливость такого перехода? Ответ на него может лежать в плоскости взаимодействия профсоюзов, экологов и сторонников энергетической справедливости. Эти, казалось бы, разрозненные группы должны объединиться, бросив вызов часто повторяющейся ложной дихотомии: рабочие места или защита окружающей среды. Истинный идеал, к которому мы должны стремиться – это работа, которая уважает и работника, и окружающую среду.
Исторически сложилось так, что защитники окружающей среды и представители трудового сектора выступают в роли противников. Однако во многих странах мира идея защиты трудящихся неизменно означает защиту окружающей среды. Рассмотрим, например, предлагаемые горнодобывающие предприятия. Хотя они могут предложить выгодную работу меньшинству, большинство же, чье пропитание зависит от сельского хозяйства или животноводства, например, окажутся в проигрыше. Таким образом, в то время как отдельные районы могут процветать за счет экстрактивизма, ткань общества в целом может разрушиться.
Городские ландшафты также должны усвоить этот принцип. Важнейшую роль в обеспечении “справедливого перехода” имеет налаживание диалога и создание альянсов между различными сообществами, независимыми организациями и некорпоративными субъектами. Речь идет о создании рабочих мест, которые не только способствуют переходу в новые отрасли, но и обеспечивают благосостояние работников и их сообществ и семей. Пандемия COVID-19 с ее многочисленными уроками еще раз подчеркивает эту идею. Это не просто мечта экологов, а коллективная глобальная ответственность за то, чтобы “справедливый переход” был не просто пустой фразой или эфемерной идеей, а ощутимой реальностью.
CABAR.asia: Во время пандемии COVID-19 граждане стран Центральной Азии объединились в единой порыве помочь друг другу в беспрецедентных масштабах – от помощи соседям до крупных проектов по распределению гуманитарных грузов, волонтерских союзов и т.д. Учитывая успех движений и инициатив “снизу” в тот период и более официальных институционально оформленных и исторически важных инициатив, таких как Движение “Невада-Семей” против ядерных испытаний в Казахстане, может ли экологическая повестка вновь стать следующей большой точкой сплочения граждан? Особенно на фоне набирающего обороты строительства атомной электростанции в поселке Улькен Алматинской области, довольно сейсмически нестабильном регионе Казахстана, видите ли Вы усиление давления со стороны гражданского общества?
Если кратко – да, давление гражданского общества во вопросам природоохранной деятельности, особенно в ее взаимосвязи с изменением климата, усиливается. Недавнее предложение о строительстве атомной электростанции в районе озера Балхаш в Казахстане может послужить одним из ключевых примеров. Несмотря на то, что потенциальная АЭС расположена вдали от крупных городских центров, ее близость к рекреационным зонам, важным для местных жителей, может стать катализатором более широкой гражданской активности и вовлеченности людей из других областей. Этот потенциал обусловлен не только актуальностью проблемы, но и обширной историей экологического сознания в регионе, а также ростом климатической осведомленности граждан в Центральной Азии.
Необходимо чуть подробнее остановиться на очень важном явлении, расширившем горизонты активизма, – пандемии COVID-19. Наблюдая за реакцией государства в таких странах, как Кыргызстан и Казахстан, стало очевидным, что в период кризиса в здравоохранении наблюдался явный пробел в обеспечении мер по защите населения. И этот пробел был успешно заполнен низовыми инициативами. Усилия, предпринимаемые под руководством местных сообществ и НПО, волонтерских организаций, в точности повторяют мысль Арундхати Рой, высказанную ею в статье “Пандемия – это портал”, опубликованной в газете Financial Times в 2020 г., и подчеркивают, как катастрофы могут выявить скрытое социальное неравенство, но вместе и огромный потенциал.
От Алматы до Бишкека общественность обсуждала провалы правительств в государственном менеджменте в период пандемии, что перекликалось с аналогичными настроениями в разных уголках мира, например в США. Пандемия невольно подсветила неспособность государства обеспечить безопасность своих граждан, обнажив серьезное социальное неравенство, особенно в Индии, где этнонационализм усугубил кризис.
Этот глобальный фон крайне важен для Центральной Азии. В регионе наблюдался всплеск так называемых инициатив и групп взаимопомощи, выходящих за рамки и идущий дальше традиционных представлений о социальной ответственности государства или международных корпораций. Цифровые платформы способствовали международному обмену информацией в режиме реального времени, создавая децентрализованную сеть знаний по всему миру.
Основой активизма является эффективность, вера в результативность коллективных усилий. Эта вера усилилась в период после пандемии, когда общественность осознала последствия для окружающей среды и получила возможность тщательнее контролировать государство. Это подтверждают такие исторические движения, как “Невада-Семей” в Казахстане, повлиявшие на политику ядерного разоружения в свое время. Такие движения, даже в условиях скрытого авторитаризма, сыграли важную роль в формировании будущего и настоящего политического ландшафта.
Модернизация городских центров от Душанбе до Алматы часто приводила к ухудшению экологической обстановки, что, в свою очередь, вызывало реакцию со стороны активистов. Городские зеленые насаждения, бывшие когда-то символами безмятежной общественной жизни, подвергались угрозам разрушения в ходе реализации проектов строительства или переустройства территорий, что, собственно, и вызывало недовольство граждан и протесты. Например, так называемая “модернизация”, в результате которой в Бишкеке были выкорчеваны деревья, широко обсуждалась в Интернете, что подчеркивает городскую направленность экологической пропаганды.
Однако нельзя упускать из виду и некоторые аспекты активизма в сельской местности. До пандемии мобилизация активистов в сельской местности часто фокусировалась на местных экологических проблемах. С началом пандемии произошла глобальная смена парадигмы, выявившая суровые реалии и еще больше подстегнувшая экологический активизм. Например, бесконтрольная застройка Бишкека привела к серьезным экологическим последствиям, что проявилось в недавнем водном кризисе в Кыргызстане. Непродуманная реакция правительства, напоминающая бурный период, предшествовавший революции 2010 года, только усилила общественное недовольство.
Действия государства, особенно если оно наносит ущерб экологии и вследствие этого социальному благополучию граждан, могут вызвать противодействие со стороны общественности. За последнее десятилетие в регионе прошли многочисленные массовые кампании против экологически вредных проектов, примером которых могут служить акции протеста против добычи урана в Кыргызстане в 2019 году, движения “Спасем Кок Жайлау” и “SOS Талдыколь” в Казахстане.
CABAR.asia: В то время как в крупных городах Центральной Азии наблюдается большое количество экоактивистов, какую роль в этом экологическом движении играют сельские активисты и общины?
В условиях обилия новостей понимание нюансов активизма, особенно различий между городскими и сельскими местностями, остается для многих сложной задачей. Большинство людей черпает информацию из СМИ, которые, как правило, фокусируются на драматических, масштабных событиях. Однако в центре внимания часто оказываются более тонкие повседневные гражданские акты сопротивления на фоне всепроникающего влияния больших корпораций и государств на то, как формируются новостные сюжеты.
На самом деле, многие узнают об экологических проблемах не только через новостные заголовки, но и посредством собственного опыта. Когда мы говорим об окружающей среде, мы должны думать не только о сохранении отдельных ее видов или экосистем. Мы также должны рассматривать более широкую концепцию экологической справедливости – места, где мы живем, работаем и ведем свою жизнь.
Например, сельские регионы в значительной степени зависят от качества почвы, воздуха и предсказуемости климата. В таких условиях, иметь средства к существованию означает зависимость от сохранения здоровых экосистем для ведения сельского хозяйства. Живя в сельской местности Америки, я заметила, например, что местные жители часто неоднозначно относятся к экологическим проблемам, в сравнении с их городскими согражданами. Однако если городские жители сталкиваются с такими проблемами, как загрязнение воздуха, пробки на дорогах и истощение зеленых насаждений, то проблемы сельских регионов имеют свои особенности.
Показателен опыт Центральной Азии. С начала 2000-х годов сельские районы этого региона столкнулись с проблемой стремительной индустриализации. Если в советское время сельская местность подвергалась “модернизации”, то в конце 1990-х и в 2000-е годы началась новая волна экстрактивизма – активной добычи полезных ископаемых, таких как золото, уран и редкоземельные металлы. Начало реализации проектов, подобных кыргызскому месторождению “Кумтор”, ознаменовало первичное столкновение многих сельских районов с индустриализацией, что вызвало широкую гражданскую мобилизацию против экстрактивизма.
Мои исследования в Кыргызстане, охватывающие водные проблемы, наследие развития урановых месторождений и экологические последствия экстрактивизма, выявили последовательное и органичное развитие гражданского движения сопротивления. Низовые движения возникли в ответ на инциденты, подобные разливу цианида в Барскооне в 1998 году. Со временем, по мере распространения экстрактивизма, местные активисты не просто протестовали в одиночку, они объединялись, сотрудничали друг с другом и обменивались опытом. Кыргызские активисты черпали вдохновение у своих казахских коллег. И даже в кампаниях против добычи полезных ископаемых активисты из Кыргызстана перенимали опыт из столь далеких стран, как Индия и Монголия.
Помимо крупномасштабных гражданских кампаний мобилизации, в Центральной Азии наблюдалось множество микродвижений, направленных на решение множества социально-экологических проблем – от строительства плотин до утилизации отходов. К сожалению, эти усилия редко попадали в поле зрения СМИ.
Еще одна новая проблема – потеря ледников, тема, близкая мне по духу. По мере отступления ледников, жизненно важных для водоснабжения сельского хозяйства, местные жители наблюдают более грязные и илистые реки и уменьшающиеся снежные вершины. Эти изменения, хотя и не всегда связанные с глобальными процессами, вызывают понимание и беспокойство на местном уровне. Ограничения на поездки за рубеж в эпоху КОВИДа еще больше подтолкнули людей к изучению собственной природы и окружающей среды, открывая новые перспективы и способствуя более глубокому восприятию местных экосистем.
CABAR.asia: По мере того как экологические проблемы привлекают все большее внимание в Центральной Азии, как вы считаете, кто играет ведущую роль – низовые движения или политические элиты?
В постоянно развивающемся нарративе экологизма то, как люди определяют субъектность главных акторов, ответственных за экологические проблемы, и предлагаемые ими решения, резко менялось в зависимости от поколения и географии.
В течение многих лет в городских ландшафтах доминировали так называемые отрицатели изменения климата, а многим представителям неолиберального поколения не хватало настоящего классового сознания. Поэтому представители старшего поколения, независимо от их принадлежности к элите, часто указывали пальцем на глобальные корпорации как главных виновников экологических проблем. С другой стороны, молодое поколение, особенно в Центральной Азии (ЦА), сформировавшееся под влиянием фундаментализма свободного рынка после советской эпохи, склонно относить экологическую ответственность к индивидуальному потребительскому поведению. Неолиберальная мантра “покупай правильно, делай свое дело, перерабатывай!” – родившаяся из корпоративных стратегий по отвлечению внимания от крупных промышленных загрязнителей, нашла свое отражение и в ЦА.
Однако наметился трансформационный сдвиг в сторону глобальной социальной справедливости и ответственности за климат. Поскольку такие крупные страны, как США и Европа, находятся на переднем крае борьбы с изменением климата, в части передовых нарративов все большее внимание уделяется исторической несправедливости и сущности деколонизации. Эти изменения особенно ощутимы в ЦА, что подкрепляется такими событиями, как вторжение России на Украину.
Эти эволюционировавшие взгляды подчеркивают ответственность государства и корпораций, переплетаясь с глобальной критикой капитализма. Тем не менее, неолиберальные представления сохраняются. Государства и корпорации пропагандируют “зеленые” инициативы, но зачастую это всего лишь “зеленый обман”. В работе Асель Доолоткелдиевой, например, показано, как оппозиция добывающей промышленности использовалась местными элитами в небольших сельских районах в скрытых целях.
В качестве примера можно привести дискурс вокруг месторождения “Кумтор” в Кыргызстане. В то время как низовые движения делали акцент на социальных и экологических последствиях, национальные элиты манипулировали этими нарративами. Такое манипулирование, часто называемое “подтасовкой фактов”, вводит в заблуждение, представляя лишь частичную правду. Классическим примером является проект строительства Улькенской АЭС, где официальные лица могут выделить несколько поддерживающих их голосов из числа местных жителей, но в то же время оттеснить на второй план большинство несогласных.
Что касается политической элиты, отстаивающей экологические интересы, то, хотя некоторые из них искренне стремятся решить основные проблемы, их решения порой вызывают сомнения. Их видение “зеленых” проектов может включать в себя проекты, финансируемые из-за рубежа, которые, хотя и превосходят традиционные источники энергии по своим экологическим характеристикам, не учитывают локальные последствия. Например, ветроэнергетические установки имеют явные экологические преимущества перед атомными или угольными, их добыча и реализация без учета интересов местного населения, особенно если речь идет об экспорте энергии, вызывает сомнения.
По мере того, как мы углубляемся в эту сложную картину проблематики окружающей среды, мы видим энтузиазм молодежи во всем мире. Они критикуют капиталистические подходы и наиболее громко требуют перемен. Несмотря на классовые различия, голос молодежи различим, а создаваемые ею коалиции предлагают миру уникальные решения. Сейчас, как никогда, важно прислушиваться к этим голосам, понимать влияние, формирующее их взгляды, и учитывать, какие решения действительно служат интересам общества.
CABAR.asia: Как сделать так, чтобы международная помощь действительно была направлена на удовлетворение потребностей жителей Центральной Азии, а не просто отвечала глобальным повесткам дня или интересам элиты?
Тонкости международной помощи, безусловно, определяются глобальными тенденциями. Однако возможности жителей Центральной Азии (ЦА) по управлению этими грандиозными программами неразрывно связаны с их способностью к мобилизации в национальных контекстах. Система донорства находится в постоянном движении, и конечный курс, который она выберет, трудно определить. Достаточно взглянуть на рассуждения Международного валютного фонда (МВФ) и других финансовых институтов: они пытаются разобраться в ловушках капитализма, сетуют на то, что изменение климата отодвигается на второй план, и пробираются по сложным коридорам диалогов в рамках Конференции сторон Рамочной конвенции ООН об изменении климата (сокращенно КС). Они обсуждают различные вопросы – от выделения средств на адаптацию к климатическим изменениям до разграничения ответственности. По мере развития глобальных дискуссий они неизменно формируют характер международной помощи, подталкивая ее, хотя и постепенно, к признанию локальных климатических императивов.
Вопреки распространенному мнению,
Однако главная проблема заключается в преобладающей этике международных организаций. Движимые капиталистическими побуждениями и опирающиеся на чувство патернализма, эти организации часто устанавливают жесткие критерии, на которые местным бенефициарам трудно ориентироваться. Реальные изменения произойдут только тогда, когда страны-доноры, подталкиваемые проснувшимися гражданами, поставят под сомнение статус-кво, о чем свидетельствуют растущие требования к USAID и правительству Германии переориентировать свои стратегии.
По мере того как международное сообщество решает проблемы, угрожающие человечеству, все чаще звучит требование к странам-донорам занять более ответственную позицию. Эта эволюция влияет на то, как они взаимодействуют с ЦА. Истинная сила заключается в создании глобальных коалиций. Об этом свидетельствует ситуация в добывающей промышленности Канады. Поскольку в Канаде сосредоточено огромное количество глобальных горнодобывающих конгломератов, местные активисты совместно с НПО заставляют эти предприятия менять свои операционные стратегии. Эти формирующиеся транснациональные альянсы способны переосмыслить ответственность корпораций и изменить контуры международной помощи.
CABAR.asia: Исторически сложилось так, что крупные общественные изменения происходили под влиянием насущных проблем. Как Вы считаете, могут ли экологические проблемы Центральной Азии стать катализатором следующего большого общественного сдвига? Особенно на фоне недавнего заявления МИД Казахстана, в котором среди наиболее актуальных проблем на первом месте были названы водные ресурсы и экология.
Динамизм коалиций на мировой арене является важнейшим инструментом для активистов. Эти сети, часто действующие за кулисами, позволяют осуществлять постоянный обмен знаниями и поддержкой. В то время как в традиционном понимании ответственность возлагается на страны-доноры, в меняющейся парадигме центральноазиатские организации активно ищут партнерства и помощи. Наша современная эпоха, наступившая после событий COVID-19, открыла век беспрепятственной цифровой коммуникации и децентрализованного распространения информации. Теперь семинары проводятся не только на таких языках, как английский или русский, но и на таких государственных языках, как казахский, кыргызский, узбекский и таджикский. Такая эволюция коммуникации приводит к демократизации власти и к тому, что знания перестают быть ограниченным товаром.
Проблема воды, всегда занимавшая центральное место в Центральной Азии, вскоре может выйти на первый план. По мере того как городское и сельское население сталкивается с неуверенностью в завтрашнем дне, дефицит воды, усугубляемый изменением климата, становится все более актуальной проблемой. Возникает вопрос выживания. Изменение ландшафтов экосистем Центральной Азии, зависящих от ледников, в связи с угрожающими темпами глобального потепления представляет собой пугающую картину. Участившиеся наводнения, нестабильная выработка гидроэлектроэнергии, смещение водных потоков – все это намекает на мрачное будущее, в котором вода может стать роскошью.
В то время как повышение температуры может восприниматься в массовом сознании как неконтролируемое природное явление, нехватка воды ощущается еще сильнее. В большинстве стран Центральной Азии, когда у граждан в домах пустые краны, они воспринимают это в первую очередь как промах государства. Исторически сложилось так, что общественная мобилизация вызвана именно проблемами водоснабжения, и по мере углубления кризиса она, скорее всего, будет усиливаться. И хотя существуют и другие проблемы, они неизменно пересекаются с водным кризисом. Рассмотрим проблемы, связанные с атомными станциями или промышленными предприятиями: их потенциальное воздействие на и без того ограниченные водные ресурсы имеет первостепенное значение. В условиях, когда запасы питьевой воды сокращаются, любое загрязнение еще больше уменьшает этот ценный ресурс, что является существенным катализатором для мобилизации общественности.
Более широкая картина изменения климата, хотя и универсальна, имеет региональные нюансы. Например, в то время как такие страны, как Великобритания, несут ответственность за то, что исторически вносили значительный вклад в глобальные выбросы углекислого газа, страны Центральной Азии несут на себе основную тяжесть изменения климата, не являясь при этом главными виновниками. Однако общая тенденция ясна: люди, независимо от географического положения, требуют действий правительства. И для Центральной Азии надвигающийся климатический кризис неразрывно связан с водой.
CABAR.asia: Учитывая экологические проблемы, с которыми сталкивается Центральная Азия сегодня, есть ли уроки или примеры для вдохновения, которые местные движения могут извлечь из глобальных экологических протестов, и наоборот?
Участие Центральной Азии в глобальном экологическом движении является символом более значительной роли региона во взаимосвязанном мире: не только как ученика, но и как глубинного учителя. Это взаимодействие местных инициатив и международного влияния меняет как Центральную Азию, так и все мировое сообщество.
Примером такой динамики могут служить протесты на Кумторе. Активисты в Центральной Азии, хотя и опирались на свой собственный социально-политический ландшафт, нашли отклик в движениях против добычи полезных ископаемых в Латинской Америке. Этот синергетический эффект был еще раз очевиден, когда в 2014 г. в Центральной Азии было предложено законодательство по защите ледников, которое получило импульс от аналогичных инициатив в Чили и Аргентине в отношении ледниковых зон.
Более широкие кампании по защите окружающей среды и климатической справедливости в Северной Америке, в частности, проводимые женщинами из числа коренных народов, предлагают парадигму, которую Центральная Азия может адаптировать и усовершенствовать. Глобальный консенсус, формирующийся здесь, прочен: создание новых инфраструктур, использующих ископаемое топливо, должно быть ограничено, а существующие углеродные следы резко сокращены. Жесткие протесты коренных народов против экстрактивизма являются убедительным примером, заставляющим обратить внимание на фундаментальные экономические структуры, лежащие в основе наших современных обществ.
Центральная Азия вносит свой вклад в этот диалог, предлагая свой тонкий взгляд на деколониальные нарративы. Критически исследуя симбиоз корпораций и государства, а также пережитки российского колониализма, регион предлагает новую линзу, через которую можно оценить подобные глобальные проблемы. Параллельно с этим профсоюзы, рабочие и экологические организации региона выступают за более целостную модель занятости – модель, обеспечивающую безопасность, достоинство и устойчивость.
На глобальной арене регионы от Латинской Америки до Африки поддерживают эти настроения, выступая за смену парадигмы занятости и экономических приоритетов. Эти настроения находят отклик даже в труднопроходимых районах Западной Вирджинии (США), где ощущается потребность в более значимых и устойчивых формах занятости.
Однако самым значительным вкладом Центральной Азии, возможно, является ее богатая традиция экологического искусства и активизма. Благодаря работам таких ученых, как Диана Кудайберген, мы можем судить о силе центральноазиатского искусства, способного побуждать сообщества к бережному отношению к окружающей среде. Это пересечение искусства и активизма создает пространство для создания будущего, не связанного государственными директивами или традиционными нормами.
Кроме того, работы Евы-Марии Дюбюиссон в Казахстане помогают глубже проникнуть в духовную и экологическую этику региона. Ее исследование сакральной экологии подчеркивает непреходящую ценность сохранения как земли, так и коллективной памяти о ней. Такое мировоззрение, основанное на взаимосвязи и уважении, может стать ориентиром для глобальных экологических инициатив.
В сущности, экологическая история Центральной Азии, опираясь на глобальные движения, является также источником мудрости и вдохновения для всего мира. Ее роль в глобальном экологическом взаимодействии является ключевой и важной.