«Недавняя смена иранского руководства, а именно, победа на очередных президентских выборах Х. Роухани в 2013 г., а также возвращение в 2016 г. реформаторов и сторонников действующего президента в стан иранских парламентариев в первой половине 2016 г., обозначили начало реализации новых подходов к осуществлению внешней и внутренней политики в Исламской Республике Иран», – внешнеполитическая стратегия Ирана в Центральной Азии, специально для cabar.asia, рассматривается в материале эксперта из Казахстана Лидии Пархомчик.
Недавняя смена иранского руководства, а именно, победа на очередных президентских выборах Хасана Роухани в 2013 г., а также возвращение в 2016 г. реформаторов и сторонников действующего президента в стан иранских парламентариев в первой половине 2016 г.[1], обозначили начало реализации новых подходов к осуществлению внешней и внутренней политики в Исламской Республике Иран (ИРИ).
Наиболее наглядным примером некоторой модификации политических и экономических ориентиров ИРИ можно считать достигнутые договоренности с государствами-переговорщиками по иранской ядерной проблеме. После десятилетия неудачных консультаций стороны наконец-то достигли соглашения, характер которого без преувеличения можно считать прорывным – Тегеран дал принципиальное согласие «заморозить» свою ядерную программу в обмен на ослабление санкционного режима.
Однако смена тональности переговорного процесса вокруг иранского «ядерного досье» не означает, что новая администрация кардинальным образом модифицирует внешнеполитическую стратегию страны в отношении региональных соседей, в частности в отношении государств Центральной Азии. В вопросах реализации своей региональной политики в отношении стран ЦА Тегеран будет стремиться придерживаться прежнего курса, формирование которого хотя и претерпело ряд модификаций, но в целом сохранило главный посыл – формирование стабильно развивающегося региона, дестабилизация которого напрямую отразиться на политико-экономической обстановке в самом Иране.
Идеологическая основа центральноазиатской политики
Еще в начале 1990-х гг. иранские власти открыто демонстрировали, что коммерческая основа не будет являться доминирующей при выстраивании отношений с вновь обретшими независимость центрально-азиатскими республиками. Безусловно, страны региона были крайне заинтересованы развивать с ИРИ преимущественно экономическое взаимодействие. Однако, по вполне понятным причинам, официальный Тегеран уделил особое внимание культурной составляющей своей центрально-азиатской политики, делая ставку на наиболее действенный механизм того, что сейчас принято называть «мягкой силой», а именно, апеллирование к общему историческому наследию и культурной общности. При этом важно подчеркнуть, что в основе избранной ИРИ стратегии по расширению своего влияния на регион исламский фактор выступает скорее фоном для распространения и пропаганды памятников иранской культурной традиции[2] [1]. Таким образом, нельзя отрицать, что, выстраивая свою внешнеполитическую концепцию в отношении стран Центральной Азии, Иран провел глубокий анализ культурного взаимодействия с регионом, создав идеологический базис для последующего утверждения своих позиций в ЦА. И хотя предлагаемый Ираном концепт исторической близости не был в должной мере реализован на центрально-азиатском пространстве в силу различных объективных причин, сам факт его появления свидетельствует о наличии долгосрочных интересов ИРИ в регионе.
Нельзя также не отметить, что наибольшего эффекта от проводимой политики культурного единения Тегерану удалось добиться в отношении Таджикистана, который исторически тяготеет к персоязычному сообществу, ввиду того, что страна связана с Ираном, в первую очередь, общностью языка, истории, культуры и традиций. В данных обстоятельствах, вполне закономерным является тот факт, что ИРИ занимает лидирующие позиции по такому показателю как иностранные инвестиции в экономику Таджикистана, уступая в этом отношении только Китаю. Иранская сторона реализовала и реализует в Таджикистане ряд крупномасштабных проектов, в число которых входят гидроэлектростанция Сангтуда-2, тоннель «Истиклол», Шурабадская ГЭС, сооружения ЛЭП Рогун-Мазари Шариф-Герат-Мешхед и другие объекты.
Однако Таджикистан остается гомогенной частью Центральной Азии и самым непосредственным образом связан как с регионом, так и со всем постсоветским пространством, что в значительной мере лимитирует потенциальные возможности его интеграции с иранским миром [2].
Курс на прагматизацию
Первый этап модификации центрально-азиатского вектора внешней политики был непосредственно связан с процессом крупномасштабного пересмотра иранским руководством внешнеполитического курса страны, запуск которого был инициирован пришедшим к власти в 1997 г. президентом-реформистом Сейидом Мохаммадом Хатами. Стремительно развивающаяся тенденция налаживания отношений с Западом позволили взглянуть официальному Тегерану на выстраиваемую в отношении ЦА политику под несколько другим углом, а именно, усилился тренд на прагматизацию. Сохраняя в целом ориентацию на развитие культурного взаимодействия, иранские власти начинают более четко выстраивать свои экономические отношения со странами региона.
Пожалуй, наиболее показательными в этом отношении являются темпы развития сотрудничества между Ираном и Туркменистаном. В 1998 г. при активном содействии иранской стороны в эксплуатацию был сдан газопровод Корпедже–Курдкуй, позволяющий Ашхабаду поставлять добываемый в стране природный газ в объемах порядка 8 млрд. кубометров в год. Сравнительно небольшие объемы поставок с лихвой перекрывает тот факт, что данный газопровод стал первым альтернативным маршрутом доставки углеводородов из Центральной Азии, не проходящим по российской территории. Следует отметить, что второй газопровод по доставке туркменского газа в северные провинции Ирана, а именно, Довлетабад-Серахс-Хангеран, стороны запустили в 2010 г., тем самым открывая возможность увеличить поставки природного газа в ИРИ до 20 млрд. кубометров в год. И хотя за последние 5 лет среднегодовые поставки туркменского энергетического сырья не превышали 10-миллиардный порог, а в отдельные периоды даже ходили разговоры о возможности и вовсе прекратить сотрудничество в данной области, стороны пока сохраняют торговлю энергоносителями в арсенале двустороннего взаимодействия.
Последствия ввода режима международной изоляции ИРИ
Очередным этапом плавной коррекции центрально-азиатской внешней политики страны стал 2005 г. Как и раньше, проведенная трансформация была обусловлена очередной сменой политического руководства в ИРИ, а именно, закреплением в президентском кресле Махмуда Ахмадинежада и усилением позиций консервативного лагеря в парламенте. Стремительно ухудшающиеся отношения с Западом, а также ввод ряда пакетов экономических санкций как многосторонних, так и односторонних, фактически привели к геополитической и геоэкономической изоляции страны, лишив ее возможности не только развивать, но и сохранить работоспособность ранее отлаженных торговых механизмов. Для подкрепления данного тезиса достаточно вспомнить ситуация со своповыми поставками нефти из Казахстана в Иран. До 2010 г. через порт Актау на Каспии в Иран в рамках своп-операций уходило до 5 млн. тонн казахстанской нефти. Однако, под давлением очередной резолюции Совета Безопасности ООН в отношении ядерной программы Ирана, а также американских и европейских санкций, подобная практика была прекращена, что в значительной степени повлияло на объемы товарооборота между странами. Если в 2008 г. данный показатель превышал $2 млрд., то по итогам 2015 г. товарооборот составил $650 млн, из которых $570 млн. — это экспорт Казахстана.
Очевидно, что вплоть до недавнего времени, сотрудничество со странами региона, которое в целом оставалось довольно бесконфликтным и выстраивалось на дружественной основе, рассматривалось Тегераном еще и как возможность «прорвать» геополитическую блокаду, демонстрируя тем самым западному блоку государств свою способность минимизировать последствия введенных против страны экономических ограничений.
Нужно однако признать, что центрально-азиатский вектор внешней политики ИРИ так и не стал «прорывным», к тому же Ирану приходилось проводить свою политику в Центральной Азии с учетом того, что после осени 2001 г. американское военное присутствие в регионе возросло под влиянием афганского фактора, а в 2010-х гг. регион вновь стал объектом пристального внимания со стороны России, попав в орбиту ее геополитических интересов как одно из приоритетных направлений. Однако, в целом иранскую центральноазиатскую политику всего постсоветского периода можно охарактеризовать как в достаточно высокой степени сбалансированную [3].
Новый Шелковый путь
Не противоречит этому утверждению и последняя модификация иранского видения развития взаимодействия со странами Центральной Азии, не последнюю роль в которой сыграл Китай. Правительство Ирана во главе с президентом Х. Рухани сформулировало обновленную региональную концепцию, в рамках которой Иран будет пытаться увеличить свое влияние в соседних регионах, и в Центральной Азии в частности, целенаправленно устраняя имеющиеся препятствия с целью расширения потенциала обеих сторон, в области торговли, инвестиций и взаимного влияния [4]. При этом, акцентным пунктом данной стратегии должна стать реализация крупных инфраструктурных проектов, таких как китайская инициатива «Экономический пояс Шелкового пути» (ЭПШП), который в полной мере соотносится со стремлением Тегерана усилить автомобильную и железнодорожную взаимосвязь с Центральной Азией с последующим выходом на китайские рынки.
Нужно отметить, что идея создания Трансазиатской железнодорожной магистрали, которая бы соединяла Европу со Средним Востоком, Дальним Востоком, Индией и странами Юго-Восточной Азии, и опорным столпом которой выступал бы Иран, была озвучена президентом А. Хашеми-Рафсанджани еще в начале 1990-х гг. В частности, для реализации данного проекта в 1995 г. иранская сторона сдала в эксплуатацию участок железной дороги Бафк-Бендер-Аббас, а в 1996 г. было завершила строительство магистрали Мешхед-Серакс-Теджен, открывая транзитный путь для грузов из Центральной Азии к портам Персидского залива [5].
Таким образом, китайская инициатива, которая к тому же была выгодно дополнена фактом запуска в эксплуатацию железнодорожной ветки Казахстан-Туркменистан-Иран, а также началом реализации Ашхабадского соглашения о создании транспортного и транзитного коридора Узбекистан-Туркменистан- Иран-Оман-Катар, нашла в Иране благодатную почву для развития. Вторя ранее заявленным приоритетам Тегерана по глобализации транспортной инфраструктуры, ЭПШП открывает перед Ираном возможность непосредственной трансформации страны в транспортно-логистический хаб, где бы пересекались международные транзитные магистрали.
Безусловно, появление Китая как инициатора глобального экономического проекта отнюдь не гарантирует имплементацию иранской инфраструктурной стратегии в ее изначальном варианте. Несмотря на достигнутую договоренность о поэтапной отмене санкций и восстановление своей доли на нефтяном рынке на 80%, иранская экономика находится в непростом, если не сказать тяжелом, положении. Не вдаваясь в детали и особенности современного экономического положения страны, очевидно, что Тегеран остро нуждается в притоке иностранных инвестиций, которые бы стимулировали развитие ключевых отраслей иранской экономики. В подобных обстоятельствах, реализация крупных инфраструктурных проектов может быть существенно затруднена как ввиду отсутствия необходимых объемов финансирования, так и ввиду различных геополитических обстоятельств.
Некоторые итоги
В завершении следует отметить, что, налаживая отношения с государствами Центральной Азии, ИРИ фактически исключил возможность так называемого «экспорта исламской революции» в регион, осознав недальновидность действий, которые могли бы вызвать открытое противодействие со стороны светского руководства центрально-азиатских стран. Не подвергая сомнению важность государств ЦА для полномасштабной реализации региональной политики, Иран будет целенаправленно проводить линию на приоритетное усиление экономических позиций в регионе. Безусловно, ряд геополитических и экономических «потрясений» в Иране привели к тому, что конкретные механизмы сотрудничества на центрально-азиатском векторе внешней политики все еще находятся в стадии разработки. Однако вне зависимости от того, кто в конкретный исторический отрезок времени будет находиться у власти в ИРИ, будь то представители реформаторского или консервативного крыла, взаимодействие с ЦА с большой долей вероятности сохранит тренд на поступательное укрепление экономического, торгового и культурного сотрудничества.
Подобный подход позволил ИРИ занять определенное место в системе приоритетов внешнеполитического взаимодействия государств ЦА, однако в среднесрочной перспективе и в силу объективных обстоятельств иранский вектор не будет фигурировать как приоритетный.
Список литературы:
- Кляшторина В. Эволюция роли культуры в процессе модернизации Ирана и стран региона// Особенности модернизации на мусульманском Востоке. М., 1997., С. 161-164.
- Лаумулин М. Центральная Азия и Pax Iranica: взаимодействие и взаимовлияние// Центральная Азия и Кавказ – 2014 – №2 – С. 126
- Князев А. Региональная стратегия Ирана в Центральной Азии — эволюция и приоритеты//Информационно-аналитический центр. 2008. — http://ia-centr.ru/expert/963/
- Асанов А. Новая политика Ирана в Центральной Азии// Информационно-аналитический портал Polit-Asia. 2014. — http://polit-asia.kz/politika/348
- Варнавский Д. Иран и государства Центральной Азии: генезис, состояние и перспективы сотрудничества// Центральная Азия и Кавказ – 2008 – №2 – С. 150
Примечания:
[1] По результатам двух туров выборов в законодательный орган страны, прошедших в Иране в феврале и апреле 2016 г., сторонники умеренного курса иранского президента Х. Роухани, входящие в так называемый «Список надежды», завоевали 95 кресел в первом туре и 38 кресел во втором туре. Близкие к консерваторам кандидаты получили 103 и 18 мест в первом и втором турах соответственно. Часть портфелей перешла к независимым кандидатам и представителям проживающих в стране национальных меньшинств. Всего в парламенте страны 290 мест.
[2] Речь, в первую очередь, идет о персидской классической поэзии, тексте Корана на фарси и т.д.
Автор: Лидия Пархомчик, старший научный сотрудник, Евразийский научно-исследовательский институт (Казахстан, Алматы).
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции cabar.asia