О субъективных и объективных факторах кризиса регионального сотрудничества в ЦА, роли Ташкента и Астаны в этом процессе и необходимости возвращения к ОЦАС как внутрирегиональной площадке – рассуждает в статье, написанной для CABAR, Фарход Толипов, политолог из Ташкента, Узбекистан.
Введение
Кризис регионального сотрудничества в Центральной Азии сегодня широко обсуждаем как в политическом, так и в экспертном сообществе. С момента распада бывшего советского государства исследовательская и политическая мысль о данном регионе эволюционировала в сложном постсоветском контексте.
Создается впечатление, что в этой эволюции стала доминировать тенденция закрепления стереотипа о том, что это вовсе и не регион как таковой, и что интеграционные процессы во взаимоотношениях между пятью странами – Казахстана, Кыргызстана, Таджикистана, Туркменистана и Узбекистана – это якобы миф, от которого уже пора избавиться.
Этот макро-стереотип «последовательно» подкреплялся микро-стереотипами, начиная от постоянных утверждений о якобы имеющем место соперничестве между Казахстаном и Узбекистаном за лидерство в регионе и заканчивая указаниями на то, что пять государств региона создали пять разных политических и экономических систем, несовместимых друг с другом для объединения.
Этот постмодернистский критицизм в адрес регионализма и связанный с ним метод конструктивизма в анализе взаимоотношений между центральноазиатскими странами развернул весь дискурс о событиях в данном регионе таким образом, что исследование Центральной Азии заметно отвлеклось от фактологического бытия в сферу бытия нарративов. Эта школа мысли пока не смогла ни предсказать кризис регионализма в Центральной Азии, ни убедительно объяснить, почему так происходит, ни предложить решение проблем.
Для исправления исследовательского инструментария и придания более высокого качества нашим исследованиям по Центральной Азии, думаю, следовало бы подвергнуть ревизии некоторые догмы и встать на путь поиска решений (можно сказать инновационных) тех проблем, в констатации которых мы преуспели, а в их решении пока нет.
РОЛЬ ТАШКЕНТА И АСТАНЫ
Несомненно, судьба регионального сотрудничества и интеграции в решающей степени зависит от двух ключевых государств региона – Казахстана и Узбекистана. Это самые крупные, наиболее развитые в экономическом плане, наиболее сильные в военном отношении и наиболее стабильные в государственном управлении страны Центральной Азии. Казахский и узбекский народы – два очень близких, родственных народа. В далекой истории племена казахов, которые откололись от узбекских племен, называли себя «казах-узбек». Их историческая судьба и будущее неотделимы друг от друга, как и, собственно, история и судьба всех центральноазиатских народов.
Однако именно этим двум государствам Центральной Азии и, в основном, их лидерам приписывают сегодня скрытую борьбу за лидерство в регионе. Об этом пресловутом соперничестве пишут и говорят так много в разных политических и экспертных кругах, что в него чуть было не уверовали в самих этих странах. Внешне кажущиеся очевидными признаки соперничества на самом деле не были никак материализованы в некие политические активы и односторонние преимущества той или иной страны в регионе. Более того, те, кто говорит о соперничестве, не приводят примеров, в чем же оно выражается, раздувая, тем самым новый миф о регионе.
Лидерство Казахстана и Узбекистана не состоялось в институциональном смысле, так как эти два государства стремились к пресловутому лидерству ради собственных национальных, а не региональных интересов. Псевдо-лидерство Казахстана было искажено его, так сказать, эклектической многовекторной внешней политикой и желанием выглядеть лидером не только в Центральной Азии, но и в Евразии, Европе и Азии. А псевдо-лидерство Узбекистана застопорилось из-за его эгоистического изоляционизма в регионе и идеологически тенденциозной убежденности в самоочевидности своего лидерства. В результате, пожертвовав региональной интеграцией в 2005 году, Астана и Ташкент, по сути, пожертвовали и своим региональным лидерством.
Оба амбициозных государства, очевидно, конструировали свои внешние политики ради достижения международных выгод, однако, при этом они медленно теряли региональные преимущества. Удивительным образом они не заметили, что ослабляя региональные узы, они одновременно ослабляют и свой международный престиж. Ташкент и Астана, очевидно, недооценивают свою историческую, геополитическую, культурную и экономическую взаимозависимость. Казахстан растворяет идею Центральной Азии в более широкой концепции Евразии, а Узбекистан проводит политику ‘laisser-fair’ в регионе. Такое положение дел даже отразилось на состоянии региональной безопасности, в том смысле, что наблюдается снижение уровня координации политики государств региона, особенно двух его ключевых государств, по вопросам региональной безопасности. Так, например, членство Казахстана (вместе с Кыргызстаном и Таджикистаном) в Организации Договора о Коллективной Безопасности (ОДКБ) и выход из нее Узбекистана – это лишь один из нескольких примеров разного видения и разного решения вопросов региональной безопасности. Даже к проблеме строительства гидроэнергетических сооружений в регионе у Казахстана и Узбекистана отношение не всегда одинаковое, несмотря на близость их интересов в этой области. Например, Казахстан выражал желание инвестировать в такие проекты и выступать посредником между Таджикистаном и Узбекистаном в их споре по Рогуну.
Таким образом, Узбекистан и Казахстан – это два несостоявшихся лидера в Центральной Азии. Многие видят причины этого в проблеме самоидентификации народов и государств: дескать, взаимное удаление этих государств, затормозившее интеграционный процесс в регионе, есть результат их разной самоидентификации – в Казахстане возобладала евразийская самоидентификация, а в Узбекистане – нациоцентричная.
Однако меньше внимания уделяется тому обстоятельству, что руководство и элиты всех центральноазиатских стран являются статус-кво акторами, а народы – анти-статус-кво акторами. Другими словами, в каждой из этих стран имеются субъекты, заинтересованные в нынешнем положении вещей, что, помимо прочего, складывается в контексте геополитической трансформации всего региона.
Для более глубокого анализа этого вопроса можно выдвинуть следующие гипотезы:
– Страна с незавершенной, а лишь формирующейся идентичностью (если вопрос в идентичности) не сможет выполнять функции регионального лидера;
– Слишком персонифицированное и недемократическое государство вряд ли заработает себе имидж лидера;
– Трудно быть лидером среди слабых и малых государств, сильно подверженных воздействию геополитических факторов (хотя им подвержены и более сильные Казахстан и Узбекистан).
Настоящий лидер не должен демонстрировать свою привлекательность просто как преуспевающая страна, а действовать соответствующим образом на стратегическом и нормативном уровне, что лидеры Астаны и Ташкента пока не делают.[1]
Субъективные и объективные факторы кризиса регионального сотрудничества в Центральной Азии
Национально-региональный дуализм
Многие аналитики, объясняя причины дезинтеграции стран Центральной Азии, выдвигают целый ряд аргументов не столько объяснительного, сколько констатирующего характера. Они фиксируют такие якобы разделяющие страны региона факторы, как расположение одних стран в верховье трансграничных рек Амударья и Сырдарья, других – в низовье; кочевая культура одних и оседлая у других, тюркоязычность одних и персоязычность других и так далее. Аналитическая группа «Almaty-Club», членом которой является и автор этих строк, собрала эти «разделяющие» факторы в единый список так называемых дуализмов и проанализировала их с точки зрения интеграционной парадигмы. Это следующие дуализмы:
- «географический» дуализм;
- дуализм «верховья и низовья»;
- «оседло-кочевой» дуализм;
- «тюрко-иранский» дуализм;
- дуализм «советское-постсоветское»;
- дуализм «Ташкент-Астана»;
- дуализм «демократия-автократия».
Группа пришла к заключению, что «представленная дуалистическая картина исторического, социокультурного, географического и этнического бытия народов Центральной Азии обуславливает и дуалистическую концепцию описания и объяснения событий и явлений в данном регионе. Иными словами, национальные и региональные реалии, интеграционные и дезинтеграционные процессы, холистические и фрагментарные представления должны рассматриваться не линейно, а в сложном диалектическом единстве».[2]
Политическая реальность и политическая воля
Говоря о кризисе регионального сотрудничества в Центральной Азии, следует отметить, что главной причиной этого кризиса стали не столько объективные характеристики типа вышеупомянутых дуальностей, сколько субъективные процессы decision-making, заключенные в элитистские рамки доктрин национальных интересов. Элитистское государственное строительство и его соответствующее идеологическое и доктринальное сопровождение привели в итоге к кризису регионального общения. Другими словами, руководства и элиты стран региона самоустранились от активного совместного решения региональных проблем, отдав приоритет интересам своих политических режимов; при этом меньше всего были выражены интересы народов и действительно объективные факторы регионализма.
Бытует мнение, что лидеры центральноазиатских государств потеряли доверие друг к другу и поэтому не желают решать возникающие проблемы, превращая их в так называемые отложенные или замороженные конфликты. Но есть и другая сторона вопроса: эти лидеры также изолированы в заметной степени от своих народов, которым тоже мало доверяют, не замечая тем самым, что именно среди народов скрыт огромный потенциал не только урегулирования споров, но и многовековой опыт совместного и мирного проживания в едином ареале.
Уместно напомнить, что страны региона на самом деле прошли довольно значительный путь в направлении объединения, начиная с провозглашения в 1991 году Центрально-Азиатского Содружества (ЦАС), через Центрально-Азиатское Экономическое Сообщество (ЦАЭС) к Организации Центрально-Азиатского Сотрудничества (ОЦАС). Казалось, этот процесс шел по схеме европейской интеграции в плане институционализации регионального сотрудничества. Но позже успешно-начатая интеграция затормозилась, как было сказано выше, из-за того, что процесс не был подкреплен народным волеизъявлением и превратился в то, что английский ученый Рой Аллисон навал «виртуальным регионализмом»[3].
В 2004 году не центральноазиатское государство – Россия – стало членом ОЦАС, деформировав тем самым сугубо региональную структуру центральноазиатского объединения. Через год после вступления Узбекистана в организацию ЕврАзЭС в 2005 году было принято решение о слиянии последней с ОЦАС с сохранением названия ЕврАзЭС. Что это было – осознанное решение, продиктованное национальными интересами или результат внешнего давления и интриг или грубая стратегическая ошибка? В связи с этим возникает экзистенциальный и дуалистический по сути вопрос для центральноазиатов: могут ли они развиваться самостоятельно или только под «зонтиком» великой державы?
Что делать?
Bandwagoning?
Этот вопрос меньше всего поднимается в среде центральнозиатских аналитиков и еще меньше всего решается. Не претендуя на то, чтобы дать на него полный ответ, постараюсь предложить некоторые подходы к преодолению кризиса регионального сотрудничества в Центральной Азии. Для этого надо вернуться к последнему дуалистическому вопросу, поставленному в предыдущем параграфе.
Несколько лет назад российский аналитик Александр Князев утверждал, что эпоха создания жизнеспособных национальных государств прошла. Удел формально возникших в последние десятилетия стран – четко определить, исходя из собственных разумных интересов, к кому примкнуть.[4] В политологической литературе это называется ‘bandwagoning’. Но интересно, как же определить эти самые «разумные» национальные интересы? Если ‘bandwagoning’ есть удел «нежизнеспособных», как считает Князев, государств Центральной Азии, то это означает потерю независимости и попадание в орбиту той или иной мировой державы. Логично было бы предположить, что такой сценарий был бы более вероятным в начальные годы независимого существования этих государств, когда они были еще очень хрупкими, неопытными на международной арене и сильно уязвимыми к внешнему давлению. Однако по истечении почти четверти века, как они стали независимыми, ситуация, очевидно, развивается по более сложному сценарию. Синдром зависимости и ‘bandwagoning’ проявляется скорее как болезнь роста, нежели осознанный выбор государств Центральной Азии.
Действительно, ведь наблюдаемое сегодня маневрирование искомых государств в международной системе, например, временное «примыкание» к США, России или Китаю говорит не столько о том, что они не жизнеспособны, а наоборот. По большому счету, так всегда в истории поступали малые и слабые государства по отношению к державам. Вспомним Японию, которая после Второй мировой войны по сути стала сателлитом США, а сегодня это мировая держава. ФРГ стала после войны сателлитом США, а ГДР примкнула к СССР, и сегодня это единая и процветающая страна.
Констатация слабости, неопытности или подверженности внешнему влиянию еще не может быть окончательным доводом в пользу концепции ‘bandwagoning’, которая стоит в том же ряду неубедительных аргументов, типа вышеупомянутых дуализмов, используемых для обоснования невозможности регионального сотрудничества и объединения стран Центральной Азии. Как отмечалось выше, нам важнее сегодня перейти от констатации существующих проблем к поиску их решений.
АКСИОМЫ ИНТЕГРАЦИИ
Будет ли столь остро стоять перед центральноазиатскими странами вопрос «к кому примкнуть», если они воплотят в полной мере интеграционную модель? Ведь это аксиоматично, что интеграционная или, правильнее сказать, интегрированная политика государств – это всегда способ одновременного наращивания своей силы и продвижения своих индивидуальных и общих интересов. Это также способ совместного утверждения своей жизнеспособности и дееспособности на международной арене.
На заре независимости Президент Узбекистана выдвинул концепцию «Туркестан – наш общий дом» и следующим образом выражал свое отношение к перспективе интеграции в Центральной Азии: «эта интеграция всегда была и остается народной по своей сути… Отметим, что интеграция народов Центральной Азии – это не мечта или проект на будущее, это данность, это реальность, которая лишь нуждается в организационных и политических формах»[5]. Таким образом, позиция Узбекистана, как, впрочем, и Казахстана и других стран региона была однозначно интеграционистской. Впоследствии дух коллективизма был утерян, что ослабило их всех вместе и каждого поодиночке.
В этой связи, вспоминается довольно симптоматическое заявление Президента Узбекистана на саммите ШОС в Уфе 10 июля 2015 года, где он указал на то, что такие вопросы, как вступление ядерных держав Индии и Пакистана в эту организацию, решаются без должного участия центральноазиатских государств. Можно добавить, что ряд других решений в рамках ШОС также принимались в прошлом без должного учета интересов государств данного региона. Все это наводит на естественную мысль, что представительство коллективной позиции и коллективной воли центральноазиатских стран в ШОС и других международных организациях, несомненно, способствовало бы большему учету их интересов.
О посреднике
Не случайно, наверное, дефицит регионального сотрудничества государств региона породил догму о том, что они нуждаются в посреднике для решения взаимных территориальных, водных, энергетических, этнических и других споров. А нужен ли им посредник и кто этим посредником может быть? На мой взгляд, таким посредником может быть только то государство, которое не имеет стратегических интересов в регионе конфликта и напряжения и не способное (не заинтересованное) к манипулированию предметом спора. Такого государства для стран Центральной Азии просто нет.
Еще один вариант посредничества – участие международной организации в решении той или иной региональной проблемы. Однако участие Мирового банка в изучении вопроса о проекте строительства Рогунской ГЭС, по которому Таджикистан и Узбекистан придерживаются кардинально противоположной позиции и находятся в состоянии тлеющего конфликта, показало бесперспективность даже такой формы посредничества. Ни Таджикистан, ни Узбекистан пока не готовы менять своих позиций вне зависимости от оценок международных организаций проекта Рогунской ГЭС.
Предпосылки регионального сотрудничества
К числу мифов и ложных стереотипов об утопичности региональной интеграции в Центральной Азии относится и широко распространенное утверждение об отсутствии экономических предпосылок для регионального сотрудничества, отсутствии взаимодополняемости экономик рассматриваемых стран. Такой аргумент неубедителен, по крайней мере, по трем причинам:
– во-первых, подобные утверждения пока остаются голословными, не подкрепленными ни соответствующими экономическими расчетами и анализом эмпирических данных, ни теоретическими постулатами;
– во-вторых, если экономики центральноазиатских стран не являются взаимодополняемыми и потому интеграция между ними невозможна, то по той же причине их интеграция в более крупные структуры типа Евразийского Союза невозможна, поскольку и там тоже они будут оставаться в том же соотношении друг к другу;
– в-третьих, в интеграционном процессе экономический фактор не обязательно должен быть решающим, особенно когда имеются другие важнейшие предпосылки для сближения и объединения стран, как это имеет место в Центральной Азии. К последним, как известно, относятся исторически сложившаяся единая ойкумена, общность этнического происхождения, близость культур и языков, общность задач постсоветского государственного и национального развития, общность вызовов региональной безопасности, необходимость внешнеполитического коллективизма vis-a-vis соседних великих держав, в том числе в составе региональных и международных организаций.
Наконец, признавая многомерную взаимозависимость стран Центральной Азии и избавляясь от догм, мифов и пессимистических настроений, важно перейти к поиску инновационных решений существующих и возникающих проблем регионального развития.
Заключение
«Назад в будущее!» – примерно так я бы символически сформулировал лозунг, выражающий насущную политическую задачу дня. В декабре 1991 года будущее Центральной Азии приняло контуры интеграции пяти новых независимых государств – Казахстана, Кыргызстана, Таджикистана, Туркменистана и Узбекистана. Идея интеграции постепенно материализовывалась в различных интеграционных институтах и практическом сотрудничестве этих государств. Но парадоксальным образом проделав достаточно длинный путь к интеграции, они внезапно оказались снова в прошлом, то есть там, откуда уверенно начинали свой новый путь. Отказавшись от ОЦАС, они заморозили решение региональных проблем, в результате чего стали снова копить эти проблемы, фактически перечеркнув все достижения прошлых лет.
Поэтому необходимо критически оценить пройденный путь, словно начиная все заново. Точнее, надо начинать не с самого начала, а вернуться немного назад – туда, где эти государства свернули в ошибочном направлении – и возобновить региональный политический процесс. Для этого:
1) Надо восстановить ОЦАС;
2) Возобновить внутрирегиональные центральноазиатские саммиты;
3) Включить в этот процесс недостающее звено – гражданское общество.
Один из принципов внешнеполитической доктрины Узбекистана гласит, что региональные проблемы в Центральной Азии должны решаться самими странами региона, без посредничества великих держав.
Я считаю, что это правильная позиция, так как эти страны действительно располагают всем арсеналом средств урегулирования возникающих межгосударственных споров и совместного решения существующих проблем. Была бы для этого политическая воля.
Фарход Толипов, политолог
Мнение автора может не совпадать с позициейCABAR
[1]Tolipov, F. “Uzbekistan and Kazakhstan: Two Failed Leaders of Central Asia”, in Himalayan and Central Asian Studies, Vol.16, No.3-4, July-December 2012, pp.172-182.
[2]Пять государств и/или один регион? Национально-региональный дуализм в Центральной Азии. – Алматы: Фонд им. Ф. Эберта. – 2015.
[3]Allison, R. “Virtual Regionalism and Protective Integration in Central Asia”, in Anita Sengupta and Suchandana Catterjee, eds., Eurasian Perspectives. In Search of Alternatives (Kolkata: MAKAIAS, 2010).
[4] «Ветер кризиса сдувает глобализм». Интервью А. Князева от 28.10.2008, http://respublika-kz.info/news/politics/869/
[5] И. Каримов. – Узбекистан на пороге XXI века: угрозы безопасности, условия и гарантии прогресса. – Ташкент: «Узбекистан», 1997, С.310.